Книга Ураган в сердце - Кэмерон Хоули

На миг Аарону Карру показалось, будто его мозг обнажился и даже самое это выставление напоказ обрело форму насмешки, но уже в следующий миг он понял: горький сарказм Уайлдера куда больше походит на саморазоблачение. Совершенно очевидно, что такое отношение к себе у него не вдруг и не сейчас появилось. Такое могло скопиться только за долгий период времени: язвительная реакция на чье-то настойчивое раздражение. Не было ли это чем-то, похороненным в собственном его сознании, растущей опухолью не признаваемого сожаления? Или он реагировал так на суждение кого-то другого? Возможно, жены?

– Ладно, положим, был-таки у меня небольшой талант, – продолжал Уайлдер, уже спокойнее, но по-прежнему натянуто, – театральное чутье, склонность к режиссуре – называйте это как хотите, только, чем бы ни был я наделен, воспользовался этим я, черт побери, куда лучше в «Крауч карпет», чем мог когда-нибудь на Бродвее, или в Голливуде, или в каком угодно другом месте, куда меня могло занести. Я ничего не вышвыривал за борт. Ничем не разбрасывался. Использовал все, что имел. И получал от этого гораздо больше удовольствия, чем когда бы то ни было раньше. Утверждаю это со всей серьезностью.

– Уверен, что это так, – успокаивал доктор, с беспокойством отмечая про себя, что защищал себя Уайлдер исключительно в прошедшем времени.

– Черт побери, это правда!

– Меня убеждать незачем, мистер Уайлдер.

– Полагаю, вам кажется, будто я стараюсь самого себя убедить.

Карр не ответил, пережидая затянувшееся молчание.

Уайлдер отвернулся, долго лежал молча и наконец сказал:

– Хорошо, предположим, я остался бы там: в театре, на телевидении, да где бы ни оказался, – не хотите ли вы сказать, что поступи я так, то никогда не свалился бы с сердечным приступом?

– Нет, вовсе нет. Такие случаи очень и очень часты среди занятых в шоу-бизнесе.

– И что бы тогда произошло? Вы можете себе представить, чтобы сюда заехал театральный продюсер, как это сделал мистер Крауч… уговаривал бы меня забыть обо всем, не беспокоиться, сказал бы, что он откладывает постановку до тех пор, пока я не буду готов взяться за нее снова? А между тем зарплата мне продолжала бы идти, словно я по-прежнему работал? Разве это ничего не значит – знать, что почву из-под тебя не вырвут при первой же небольшой беде?

– Разумеется, значит, – пробормотал Аарон Карр, напоминая себе, как его тронула забота Крауча, как считал, что станет она великой помощью для выздоровления Уайлдера, а вот сейчас ощущал болезненное разочарование, с трудом уговаривал себя поверить, что Уайлдер довольствовался таким слабым оправданием того, что натворил со своею жизнью. До этой минуты он видел в нем характер сильный, независимый и индивидуалистический, человека битого, но далеко не разбитого, полностью способного отскочить назад и снова оказаться на коне. Видеть же его смиренно признательным Краучу за расположение, жмущимся в общей куче под корпоративным зонтиком, думающим о будущем только в плане непрерывающейся зарплаты – значило складывать картину чего-то гораздо более серьезного, нежели простое насилие над ожиданиями. Ничто так не убивает надежду, как осознание, что больной погряз так глубоко и с таким отчаянием цепляется за работу, словно она – сама жизнь.

Сражаясь с отчаянием, доктор старался убедить себя, что он уж слишком интерпретировал то, что говорил Уайлдер, придавал проходному замечанию больше весомости, чем оно заслуживало, но все же не мог не вспомнить вопрос, который Уайлдер так долго собирался задать ему, услышать его в новом осмыслении не как разумное и вдумчивое выяснение, за которое он этот вопрос принял, а как упущенное откровение калечащего страха… Коуп была права… Уайлдер напуган куда больше, чем ему казалось.

Надо было что-то сказать, и он произнес:

– Да, это много значит – знать, что не надо беспокоиться за свою работу, – обыденное уверение, выраженное бездумно, да еще и прибавил невнятно: – И знать, что мистер Крауч вас не подведет.

Где-то в отдалении послышался механический голос, вызывавший доктора Титера.

Резко встал, еще не сознавая, что делает, выхватил из кармана стетоскоп. Прибег к уловке, спрятался за формальный обман, поняв это, почувствовал себя пристыженным таким ухищрением: незачем было выслушивать у Уайлдера сердце, вовсе незачем. Но он зашел уж слишком далеко, чтобы отступать. Наклонившись, он ощутил себя близким к поражению, снова придавленным едва ли не ужасающим чувством неумения и несостоятельности, еще вечером он был настолько уверен в своей правоте, увы, ничего не вышло. Снова, и снова, и снова. Почему, почему, почему?

6

Ночь, как обычно, опустилась на Окружную мемориальную, и, как всегда, приход ее знаменовал не столько свет, сколько звук. Все укрыло водворяющее тишину одеяло: последний посетитель покинул коридор, смолкло дребезжание каталок, отключился хриплый репродуктор. Единственные звуки – позвякивания вязальных спиц миссис Коуп, да и те, бесконечно продолжительные, – замечались лишь тогда, когда смолкали.

Джадд Уайлдер приподнял голову.

– Что-нибудь нужно? – спросила медсестра.

– Нет, – прозвучал ответ, голова упала, и больной снова погрузился в размышления, о которых днем сказал доктору Карру: «О многом подумать надо». Говоря так, он никоим образом не кривил душой (так ему представлялось), и все же мало правды было в понимании, будто он был занят сколько-нибудь серьезным самоанализом. Его ум, инструмент остро оточенный от долгого применения в иных плоскостях, нельзя было легко обратить на самого себя. То, что принималось за самоанализ, по большей части состояло из просмотра хранящихся воспоминаний, с образами, уже созданными и закрепленными. Даже сейчас, раздумывая над некоторыми «почему», о которых спрашивал Карр, в поисках ответов он не выходил за рамки тех мотивов, о каких имел представление в былое время.

Все, сказанное им Карру о причинах, приведших его в «Крауч карпет», в основе своей было правдой, и все же он и тогда осознавал, а теперь понимал еще отчетливее, что рассказал ему не всю правду. Он не скрытничал: если бы Карр задал наводящий вопрос, может быть, он и рассказал бы ему кое-что про Кэй, достаточно, во всяком случае, чтобы тот имел представление, что ему пришлось пережить. И в этом дальнейшее оправдание, что у Карра, по-видимому, сложилось бы неверное представление. Кэй, по правде говоря, на него не влияла. Решения он принимал сам. И никто не скажет, что из этого ничего не вышло. Что бы там Карр себе ни воображал.

Как-то само, он даже удивился, вдруг вырвалось:

– Как думаете, найдется здесь листок бумаги? Видно, мне следует жене написать.

– Что ж, давно пора! – воскликнула миссис Коуп, запуталась в вязанье и укололась о спицу, но тут же согнала с лица гримасу боли. – Если тут нет, то я найду, – с этими словами она поднялась на ноги, захлопала ящиками, но ничего не нашла.

– Ладно, бросьте, – сказал Джадд. – Утром напишу.

– Вы сделаете это прямо сейчас, – бросила медсестра, вышла из палаты, через минуту вернулась с пачкой фирменных бланков Окружной мемориальной, достала из сумочки шариковую ручку, взбила постель – шквал бешеной деятельности, оставивший его с ручкой в руке и листом бумаги перед собой.