Книга Догмат крови - Сергей Степанов

Возвращаясь после допроса, Фененко увидел толпу человек в полтораста во главе с Голубевым. Рядом со студентом семенил старик с внешностью библейского патриарха и трехцветной национальной лентой через плечо. Он горячо толковал своему спутнику: «Сейчас ничего нельзя предпринимать, чтобы не оскорбить царя-батюшку. А вот как государь отбудет из Киева, тогда с жидами надо будет поквитаться по-нашему, по-русски!» Вечером судебный следователь узнал, что между черносотенцами и полицией произошла стычка около памятника святой Ольге. Толпу рассеяли, нескольких агитаторов, в их числе Голубева, задержали. Помощник пристава, встреченный следователем в коридоре окружного суда, возмущался тем, что студент чуть не свернул ему шею двойным нельсоном и, тем не менее, через час был освобожден. «Вот пащенок! И ведь остался безнаказанным! Нет, так мы дождемся погрома почище, чем в пятом году!»

К счастью, полицейский чин ошибся. Столкновение у памятника святой Ольги было единственной попыткой нарушить порядок. Торжества шли своим чередом в строгом соответствии с программой, а Столыпин, как поначалу представлялось, благополучно пережил очередное одиннадцатое покушение. Операция по извлечению пули прошла успешно, газеты сообщали, что министр весел и шутит. И вдруг, буквально за несколько часов, в состоянии раненого произошел резкий перелом к худшему. Собрался экстренный консилиум, признавший положение безнадежным. Столыпин впал в забытье и вечером 5 сентября 1911 года скончался.

Хоронили Столыпина серым пасмурным утром в Печерской лавре. Чины судебного ведомства выстроились у самых дверей Трапезной церкви, где проходила заупокойная литургия. Из церкви под колокольный звон вышел митрополит с духовенством, а за ними вынесли гроб, сопровождаемый сановниками в траурных одеяниях. На лице генерал-губернатора Трепова читалось плохо скрытое недоумение. И такая же растерянность была на лицах министров и депутатов Государственной думы, шедших за гробом. Многие примчались на похороны из Петербурга и уже здесь узнали, что царь отбыл на отдых в Ливадию, не пожелав задержаться на один день, чтобы проводить в последний путь верного слугу.

Хор Миргородского полка грянул: «Коль славен наш Господь в Сионе», и под эти слова гроб с телом Столыпина предали земле рядом с могилами полковника Искры и генерального писаря Кочубея, казненных по навету изменника Мазепы. Сразу после погребения состоялось заседание военно-окружного суда. Генерал-губернатор, губернатор, министр юстиции, прокурор судебной палаты явились в Косой Капонир прямо с похорон с траурными повязками на рукавах. Фененко сидел во втором ряду непосредственно за Щегловитовым и Чаплинским. Все происходило буднично и быстро. Конвой привел Богрова, вошел военный прокурор генерал-лейтенант Костенко, появились судьи: три подполковника, полковник и председательствующий генерал-майор Ренгартен. Адвоката не было, поскольку подсудимый заявил, что будет защищать себя сам.

Секретарь военно-окружного суда скороговоркой зачитал обвинительный акт. Богров обвинялся в том, что он, вступив членом в преступное сообщество анархистов-коммунистов, лишил жизни председателя Совета министров статс-секретаря Столыпина. Когда чтение обвинительного акта закончилось и подсудимый начал отвечать на вопросы военного прокурора, Фененко чуть не подпрыгнул на стуле. Богров излагал дело совершенно иначе, чем на допросе. Следователю он говорил, что совершил террористический акт добровольно, сейчас же уверял судей, что был принужден к покушению своими товарищами по анархистскому подполью, заподозрившими его в связях с охранкой.

Богров объяснял, что ему долго удавалось отвести от себя обвинения, однако в середине августа к нему на квартиру явился представитель парижской группы «Буревестник» товарищ Степа, который заявил, что его провокация безусловно и окончательно установлена и решено о всех собранных фактах довести до сведения общества. Степа сказал Богрову, что единственным способом себя реабилитировать является убийство начальника киевского охранного отделения Кулябко.

Военные судьи, посовещавшись, вызвали начальника киевского охранного отделения. Кулябко робко вошел в камеру и застыл, вытянув руки по швам. Сейчас подполковник, испуганный и растерянный, никак не походил на самоуверенного лоснящегося жандарма, которым недавно арестовывал бедного Бейлиса. Военный прокурор спросил, почему подполковник нарушил «Инструкцию об охране высочайших особ», категорически запрещавшую использовать секретных осведомителей для охраны государя императора? Кулябко удрученно промямлил в ответ: «Виноват-с… Впрочем, без агентуры затруднительно-с… Мы… того… хотели как лучше…»

Богров, попросив у судьи разрешение воспользоваться правами защитника, обратился к начальнику охранного отделения: «Николай Николаевич, не изволите ли припомнить, как я приехал к вам домой поздно ночью перед покушением? Так вот: я должен был убить вас по заданию Степы. Браунинг с восьмью пулями лежал в моем кармане. Но вы уже легли спать, вас пришлось будить, вы вышли без мундира, радушно со мной поговорили, и у меня не поднялась рука стрелять в беззащитного человека, хотя при данной обстановке были все шансы скрыться после покушения». — «Спасибо, голубчик», — совсем растерявшись, поблагодарил Кулябко.

Свою защитную речь Богров построил на том, что не отдавал отчета в собственных поступках: «Я вовсе не собирался убивать премьер-министра. Остановил я свой выбор на Столыпине, так как он был центром общего внимания. Когда я шел по проходу, то если кто-нибудь догадался спросить меня, что мне угодно, то я бы ушел. Но никто меня не удержал и я выстрелил два раза».

Когда суд удалился на совещание, несколько чинов судебного ведомства вышли покурить на винтовую лестницу. Они вполголоса обсуждали услышанное. «Врет он все насчет Кулябко, — убежденно говорил один из судейских. — Начальник охранного отделения не того полета птица, чтобы ради его убийства устраивать такую механику». Впрочем, курильщики даже не успели толком обменяться впечатлениями, как секретарь возвестил, что суд возвращается в зал. «Однако-с! — изумился кто-то, щелкая крышкой золотых часов. — Военная юстиция славится скорострельностью, но сегодня просто из ряда вон! Заседание открылось в четыре пополудни, а в половине десятого готов приговор. Десять против одного, что столыпинский галстук».

Приговор был кратким. Мордка Гершков Богров, именующий себя Дмитрием Григорьевичем, 24 лет, помощник присяжного поверенного, вероисповедания иудейского, был признан виновным по всем пунктам обвинительного акта и приговорен к смертной казни через повешение. «Вам все понятно?» — обратился к приговоренному генерал Рентгартен. «Могу ли я подать жалобу?» — спросил Богров. «Приговор военно-окружного суда обжалованию не подлежит». — «Я не о том. Меня отвратительно кормят, дают какую-то баланду. Этак я окончательно испорчу себе пищеварение». Военный судья, оторопело глядя на человека, которому осталось жить 48 часов, пообещал: «Я распоряжусь улучшить ваш стол».

За спиной Фененко раздался грохот, заставивший его обернуться. Гладкошерстная черная кошка опрокинула канделябр. Из-за портьер уже пробивался мутный рассвет. Фененко не решился взять за шкирку глупое животное. Ляле эта шкодливая кисуля-чернуля, как она жеманно выговаривала, была дороже мужа и любовника, вместе взятых. Следователь шикнул, и черная кошка гордо удалилась. В доме тепло и сухо, а на улице непролазная ноябрьская слякоть и сырость. Не ходить бы никуда, проваляться до обеда в постели вместе с Лялей, поласкать ее, горячую и сонную, отнести на руках в ванную, выкупать, как купают няни малых детей в ванночке, а потом смотреть на то, как она священнодействует с притираньями и духами. Но об этом нечего и мечтать.