Книга Шанхайский синдром - Цю Сяолун

Чжан не был уверен в том, что правильно понял смысл стихотворения. Поэтому он на всякий случай принялся перечитывать его снова. Однако скоро взор его затуманился. Он вынужден был сдаться. Больше ничего не остается делать. Перед тем как лечь спать, он принял душ. Даже стоя под душем, он продолжал думать о том, что Чэнь зашел слишком далеко.

Чжан решил, что утро вечера мудренее, однако события дня не давали ему покоя. Где-то в половине двенадцатого он встал, включил свет и надел очки для чтения.

Как тихо в квартире! Жена его скончалась в начале культурной революции. Без нее он живет – а как будто и не живет. Сколько лет прошло? Уже больше десяти…

Зазвонил телефон, стоящий на прикроватной тумбочке. Звонок был междугородний; звонила дочь из провинции Аньхой.

– Папа, я звоню из окружной больницы. Канкан, наш второй сын, заболел; у него температура сорок. Врач говорит, воспаление легких. Голяня сняли с работы. У нас не осталось денег.

– Сколько надо?

– Нам надо внести тысячу юаней, иначе его не будут лечить.

– Отдай им все, что у тебя есть. Скажи, пусть врачи начинают лечение. Завтра с утра я пришлю тебе деньги экспресс-почтой.

– Спасибо, папа. Извини, что так тебя беспокою.

– Не нужно так говорить. – Чжан помолчал, а потом добавил: – Это я во всем виноват – во всем, что случилось.

Так он на самом деле думал. Он считал себя в ответе за все, что произошло с дочерью. Часто, ворочаясь ночью без сна, он с невыносимой горечью вспоминал, как водил ее в школу, крепко держа за руку. То было в начале шестидесятых. Веселая девочка, она гордилась тем, что ее родители – кадровые революционеры. Она прекрасно училась в школе. Будущее ее в социалистическом Китае виделось ясным и безоблачным. Однако в 1966 году все изменилось. Культурная революция превратила его в контрреволюционера, а ее – в дочь «черного капиталистического прихвостня», объекта революционной критики хунвейбинов. Чжана с женой репрессировали, а их дочь, как представительницу «грамотной молодежи», послали перевоспитываться в бедную сельскую коммуну в провинции Аньхой. Она занималась там самым тяжелым сельскохозяйственным трудом всего за десять фэней в день. Чжану становилось страшно при мысли о том, что сталось с его девочкой. Другие «образованные молодые горожане» получали денежные переводы от родственников из Шанхая, а по праздникам им разрешалось даже приезжать в родной город. Ничего такого его дочь себе позволить не могла. Мать умерла, а он в ту пору еще находился в лагере. Когда в середине семидесятых Чжана освободили и реабилитировали, он едва узнал собственную дочь. Она превратилась в худую, изможденную женщину с землистым лицом; на ней было черное домотканое платье, за спиной – ребенок. В Аньхое она вышла замуж за шахтера – возможно, просто ради того, чтобы выжить. В те годы шахтеры зарабатывали прилично: шестьдесят юаней в месяц. Вскоре у них уже было трое детей. В конце семидесятых у дочери появилась возможность вернуться в Шанхай, но она отказалась, потому что не имела права перевозить с собой мужа и детей.

Иногда Чжану казалось: дочь страдает нарочно, чтобы помучить его.

– Папа, тебе не за что себя винить.

– Что еще мне остается делать? В свое время я плохо заботился о тебе. А сейчас я уже старик.

– Мне не нравится твой голос. Ты что, перетрудился?

– Нет. Последнее дело, а потом я выхожу в отставку.

– Береги себя!

– Хорошо.

– В следующий раз, когда приеду в Шанхай, привезу тебе парочку кур из Лухуа.

– Не стоит беспокоиться.

– Здесь говорят, куры из Лухуа полезны для людей пожилого возраста. Я вырастила полдюжины кур. Настоящей лухуайской породы!

Дочь все больше и больше превращалась в типичную крестьянку-середнячку.

Щелчок. Чжан услышал, как дочь повесила трубку. И мертвая тишина. Дочь далеко – в тысяче километров от него. Как много лет прошло с тех пор, когда они с ней разговаривали по душам!

Чжан медленно вернулся назад, к письменному столу. Папка еще лежала там; он пролистал заметки, которые сделал на совещании, изучив все еще раз. Потянулся через весь стол за сигаретами, но обнаружил, что пачка, валявшаяся рядом со стаканом для ручек, пуста. Он сунул руку в карман и нащупал какую-то скомканную бумажку.

На бумажке его собственной рукой был записан номер телефона, но чей – Чжан забыл. На секунду ему показалось, будто он гораздо ближе к У Бину, который сейчас один, без сознания, лежит на больничной койке. Всю жизнь товарищ У Бин боролся за дело коммунизма. И что теперь? Овощ, бессильный помочь собственному сыну, которого пытаются обвинить в убийстве. Нет-нет, поспешил убедить себя Чжан, его недовольство ходом расследования вовсе не связано с сочувствием У Бину. И дело вовсе не в том, что на передний план выходят молодые, которые зарабатывают кучу денег, и не в том даже, что старший инспектор Чэнь посмел бросить ему открытый вызов. Сейчас модно винить во всем золотую молодежь, «партийных деток». И подвергать сомнению руководящую роль партии.

Но что, если У Сяомин все же совершил убийство? Разумеется, преступник должен понести наказание. Но… будет ли это в интересах партии? Учитывая современные веяния, их дело лишь подбросит масла в огонь.

Чжан никак не мог найти ответ на мучившие его вопросы.

Что значит возраст! Насколько все было легче, когда он только вступил в партию. В 1944 году он, способный студент, бросил институт и горными тропами, где на ослике, а где пешком, пробрался в Особый район, контролируемый КПК. Он познал все тяготы походной жизни. Жил неподалеку от Яньаня в пещере вместе с четырьмя товарищами, работал по двенадцать часов в день и читал при свечах. Через три месяца, случайно посмотрев на свое отражение в реке, он не узнал себя. Угрюмый, небритый, голодный – в нем почти ничего не осталось от молодого интеллигента из большого города. Но Чжан полагал, что его страдания не напрасны. Он верил в то, что делает нужное дело для своей страны, для народа, для партии. И для себя тоже. Те годы были счастливыми.

Жизненный путь комиссара Чжана нельзя было назвать гладким. Однако он никогда не сомневался в верности избранного пути.

Но сейчас…

Наконец он решился.

Он напишет Цзян Чжун, старой соратнице, которая до сих пор занимает важный пост в министерстве общественной безопасности. Пусть с данным вопросом разбирается высшее руководство. Они знают, как решить такой щекотливый вопрос, независимо от того, виновен У Сяомин или нет. Интересы партии прежде всего!

К письму Чжан приложил также текст стихотворения «Ночной разговор», подчеркнув в нем несколько слов. Его прямой долг – поделиться с руководством своей озабоченностью по поводу идеологической незрелости старшего инспектора Чэня. Несмотря на все свои усилия, он так и не понял, что именно пытался сказать Чэнь своими стихами. Однако главное – не то, какой смысл вкладывал в стихи автор. Главное – восприятие читателей. Если у кого-то слово «площадь» вызовет ассоциации с недавними событиями на площади Тяньаньмэнь, такие стихи лучше бы и вовсе не появлялись. Точно так же и их расследование: реакция людей является объектом первостепенной заботы партии.