Книга Дело рыжего киллера - Михаил Карчик

— И все-таки, Галина Михайловна, это не дает оснований утверждать, что все было подстроено конкретными людьми, — осторожно подсказал Нертов.

— Нет, им, именно им, — заволновалась Никитина, — милиционер тот — настоящий оборотень. Такой же хитрый и изворотливый. Я сначала не сопоставила всю эту историю с ним. Но потом поняла. Я подумала так: что, если этот мальчишка каким-либо образом дал знать или своей матери, или ее любовнику-милиционеру, что ими интересуются? Почему бы и нет? Парнишка-то этот — истеричный. Сегодня он про мать свою рассказал, рассердившись на нее за что-то или просто себя от этой спецшколы спасая, а назавтра уже и пожалел. Раскаялся. Почему бы и нет? Дети, знаете ли, очень часто любят и самых что ни на есть падших родителей. А тем более, мальчик — свою мать. Это нормально. Он сам мог испугаться того, что натворил — не такой уж маленький, чтобы не сообразить, сколько лет тюрьмы светило его маме за то, что он тут решил в Павлика Морозова поиграть. А, может, и кто-то из друзей подсказал: мальчишка ведь мог и похвастаться своей дружбой с сотрудником милиции, а ему и указали, к чему это приведет. Согласны, Алексей?

Нертов неопределенно хмыкнул, а его собеседница продолжала рассуждать.

— Ну, а если не жалость к матери тут свою роль сыграла, то мог ведь быть и простой расчет. Предположим, мальчик отправился к этому милиционеру, чтобы вытянуть из него деньги в обмен на обещание молчать, или просто за то, что он назвал ему фамилию моего мужа… бывшего. Такое тоже бывает. И вряд ли ребенок соображал, насколько это рискованно для него самого — ведь дружок матери мог бы запросто и убить его. Но, как я предполагаю, через мальчишку этот оборотень и решил вначале устранить главную угрозу — то есть моего мужа. По-моему, все очень просто, не так ли? Тут, кстати, еще одно любопытное обстоятельство: выходит, что этот милиционер сам задействован в какие-то бандитские дела… Не знаю, смогла ли я вас хоть как-то убедить, или так и останусь в ваших глазах разбушевавшейся мадам?

Юрист не стал комментировать последний вопрос, а лишь снова неопределенно хмыкнул. По каким-то нюансам разговора, которые и описать-то трудно — где-то дрогнул голос, где-то слишком короткая или длинная пауза, где-то взгляд непроизвольно отведен — мало ли их, этих нюансов — у Нертова все больше крепла уверенность: собеседница почему-то умалчивает имя оборотня. Умалчивает, хотя знает.

— Галина Михайловна, а Никитин не называл имя этого милиционера?

— Нет. Увы, нет. Доверял мне, но не настолько.

— А следователю-то вы называли имя этого оборотня? Вообще: рассказывали ли ему эту историю так, как рассказали ее мне? Во всех подробностях?

— Нет. Он еще со мною толком и не разговаривал. У нас всего одна встреча была, очень короткая. Он торопился.

— Простите, но деньги-то он с вас уже запросил. Вы же сами сказали мне, что он вас обнадежил — поверил в невиновность Александра Степановича и так далее. Но как же он в ней уверился-то, если вы ему ничего, как утверждаете сами, не сообщили?

Никитина вдруг опустила голову и принялась чертить что-то на ковре кончиком стоптанной туфли…

— Действительно, как же он мне пообещал, еще ничего не зная? — Нет, он сказал, что верит в невиновность мужа, потому что много наслышан о нем как о честном и принципиальном сотруднике. Я тогда еще удивилась: что о муже знают даже в другом районе. Озерки — это ведь Выборгский район, а наше отделение в Василеостровском.

— А может вам лучше сходить в прокуратуру? — Нертов посмотрел на посетительницу, ожидая ее реакции

— О, господи, теперь еще и в таких делах участвовать! — невольно воскликнула Никитина. — Нет, никуда я не пойду! Я просто расскажу потом об этом на суде, — нашлась она.

— Ну, ваше право — затевать все это или оставить как есть. В том числе и Александра Степановича — там сидеть. Не понимаю только, зачем же вы тогда сюда пришли, если так спокойно приплюсовываете своему супругу дополнительные недели тюрьмы? Бывшему супругу, прошу прощения. Конечно, не настолько он близкий вам человек, чтобы ради него такие хлопоты на себя брать! — Нертов говорил намеренно грубо и жестко, уже не церемонясь. Он хотел вывести посетительницу из состояния некоего душевного равновесия, к которому она, кажется, пришла во время беседы. Надо было как-то заставить ее произнести, наконец, имя этого милиционера.

Никитина опешила от напора собеседника. Только что он слушал ее со спокойной и ровной заинтересованностью — вежливый молодой человек, задававший вполне корректные вопросы. И вдруг — такая вспышка ярости! Словно речь шла о его собственных, глубоко личных делах, а не о судьбе неизвестного оперативника.

— Послушайте, — опасливо перебила женщина, — я думаю, мир не рухнет, если вы узнаете эту фамилию не сегодня, а через несколько дней. Не так ли?

— Да вы что, полагаете, что надо позволить убийце пошастать еще несколько дней на свободе? Вы желаете выглядеть сверхпорядочной — даже неважно, если ценою еще нескольких трупов! Чего я, кстати, не исключаю… — вдруг пристально посмотрел на нее Нертов, — послушайте, если вы не желаете связываться со мной — пишите официальное заявление прокурору. Так сказать, о вновь открывшихся обстоятельствах…

А информация о «дружке мамки» косвенно подтверждалась. Еще вчера, когда старуха с первого этажа прикладбищенского дома опознала на протянутом Алексеем рисунке человека, входившего в тот роковой для Македонского вечер в парадную их дома вместе с некой шаркающей женщиной в зеленом пальто, Нертов получил подтверждение версии, поначалу показавшейся абсолютно шальной, но, после дополнительных размышлений весьма вероятной.

В одном из подслушанных разговоров Шварца с Мариной был некий намек, позволявший предполагать, что шантажист имел довольно точную информацию об убийстве актера. Причем, она была почерпнута не из газет. Угрожая Марине, Шварц сказал, что, мол, «висеть тебе привязанной как твоему Паше», при этом точно указав, как именно. Но именно это «как» нигде в прессе не проходило, сколько Нертов потом не проверял. Не упоминала об этом и заставшая мертвого Македонского свидетельница. Алексей специально ездил к ней, выяснить подробности, но та, по ее словам, опрометью выбежала тогда из комнаты, «не в силах смотреть».

Значит, у Шварца могло быть лишь три возможности узнать о такой важной детали. Первая — оперативники и прочие, сразу же побывавшие на месте происшествия (либо составленные протоколы осмотра трупа и квартиры). Вторая — сам Шварц, неким образом попавший в квартиру раньше остальных. Ну и третья — некий симбиоз первых двух, тем более, если подозреваемый, и правда, связан с правоохранительными органами. А что это означало, было понятно и без лишних комментариев…

Итак, еще за несколько дней до разговора со старухой Алексей начал подозревать, что оборотень, кем бы он ни был, может быть причастен к убийству Македонского. Он сам выдал себя той деталью. Сообразительная бабуля подтвердила версию Алексея. Шварц и некто, поднимавшийся по лестнице в квартиру Македонского незадолго перед его незапланированным возвращением, были одним и тем же лицом. Только юрист пока не понимал, какая связь существует между его отцом и любовником Марины, почему один и тот же человек фактически участвует в убийстве обоих — в одном, уже свершившемся, и в другом, запланированном? Не суть важно, что убийство это он собирается осуществить не своими руками. Но он заставляет Марину действовать — опять же от имени кого-то. Значит, был некто третий, стоявший над всей этой схваткой: тот самый, кому была выгодна и смерть актера, и смерть директора завода. Чтобы разобраться в этой «Санкт-Барбаре» оставалось немногое: вычислить Шварца, да вытрясти из него все, что он знал. Гуманность методов, понятное дело, не предусматривалась: Нертов приготовился к тому, чтобы действовать в соответствующих ситуации понятиях. И вот сейчас Алексей был так близок к тому, чтобы узнать, кто же скрывается под этим именем, и — такой облом, — сказал он сам себе.