Книга По ту сторону пруда. Книга 2. Страстная неделя - Сергей Костин

— Как ты меня выследил? — спросил Мохов.

— Я не выслеживал, просто предположил. Я просмотрел книги у тебя дома. И чем сидеть в Лондоне сложа руки, предпочел эту хилую гипотезу проверить.

Он отыграл мимикой, типа «снимаю шляпу».

— Нашел Святой Грааль? — спросил я.

Мохов повернулся ко мне, взгляд его слегка расслабился. Как же он все-таки осунулся.

— Ты думаешь, это такая чаша? — продолжал я.

— Разве нет?

— Ну да, конечно. Только там же все не так примитивно, как я понимаю. Грааль, который искали рыцари Круглого стола, это образ. Это символ Золотого века человечества, рая на Земле, к которому они мечтали вернуться.

Говорю же, я всерьез готовился к той несостоявшейся поездке с Лэнджером. Что-то вспомнилось, а для заполнения пробелов в знаниях теперь есть интернет.

— И где же его можно было найти? — Поиски Мохова явно шли в другом направлении.

— Кто-то считал, что в ратных подвигах. Кто-то — в очищении душ. Но большинство, ты прав, искали чашу. Вернее, как ты знаешь это лучше меня, это был такой кубок, на ножке.

— Я эту чашу даже видел в каком-то фильме по «Дискавери», — сказал Мохов. — Она тайно хранится в доме священника в каком-то маленьком городке, может быть, даже здесь, в Гластонбери. Она из кипариса — а эта древесина практически не гниет. И все равно чаша изъедена по краям от старости, видно, что она очень древняя.

Мы помолчали. Мохов то и дело сканировал взглядом окрестности. Загнанный зверь, сказала Тоня. А по прежней жизни — охотник. Движения быстрые, лицо узкое, глаза внимательные, напряженные, ищущие. Человек действия. У меня-то взгляд созерцательный, взгляд бесполезного мечтателя — я поэтому на раз прохожу через паспортный контроль с документами на чужое имя.

— Там, — я мотнул головой в сторону города, — все книжные магазины забиты книгами об этой истории. Что ты можешь сказать нового?

— Я, — Мохов поколебался, стоит ли мне это рассказывать. — Я хотел написать книгу о рыцарских идеалах. Об их кодексе чести. Об отношениях между равными и о подчинении исключительно тому, кто лучше тебя. О том, что люди давали слово и умирали лишь потому, что не хотели его нарушить. О силе, которая не могла применяться к более слабому, потому что это приносило не славу, а бесчестие. В конечном счете, о чести, которая была превыше жизни.

Прямо как маленький Бобби излагает, только взрослыми словами. Странно слышать их из уст человека, который давал клятву верности, а потом бежал, допуская, что ему, возможно, придется ее нарушить. В старые времена такие противоречия разрешались одним вошедшим в коммунистические учебники термином идеалистической философии — «диалектика».

— Я о таких вещах тоже думаю, — кивнул я. — А ты считаешь, это еще кому-либо интересно кроме нас?

— Я не хочу писать об этом прямо, но все, кто прочтут книгу, поймут, как мы деградировали со времен, — он усмехнулся, — варварского Средневековья. В том числе, в нашей Службе. Хотя…

Мохов замолчал.

— Что «хотя»? — переспросил я.

Он повернулся ко мне, и я в который раз за наш разговор попытался понять, как же именно он смотрел. Это был одновременно взгляд охотника и дичи, взгляд человека, вышедшего на охоту на опасного хищника, который может оказаться победителем.

— Я не выйду отсюда живым? — спросил он, и я утроил бдительность. Дернется — ударю по кадыку ребром ладони.

— Как знать? Ты не выйдешь отсюда живым или мы оба не выйдем отсюда живыми. Это если кто-то из нас наследил. Я могу не выйти отсюда живым, если у тебя есть еще что-то в запасе. Но мне почему-то кажется, что у нас точка прибытия в другом месте.

— Какая точка прибытия?

Вряд ли сейчас будет уместно ознакомить его с моей теорией навигатора.

— Не волнуйся, Володя. Ты все боишься, что сейчас я тебя уколю, и ты очнешься в подвалах Лубянки?

— А для чего тебя сюда послали?

Он прав — кто-то ведь послал меня в это фантастическое место. Не из внешнего мира — Эсквайр же меня только отговаривал. Это могло быть заложено внутри меня и находиться там наготове задолго до этого дня — через Бобби, Лэнджера, через книги, которые я прочитал, через всю мою природу и мои представления о том, как дóлжно. Я мог считать, что это было мое решение, а на самом деле это было запрограммировано кем-то другим. Свобода воли и предопределение. Это, вдруг понял я, не антиподы — это разные проявления одного замысла, два образа действия Провидения.

— Я сам приехал, — сказал я. — Сначала спасая себя. Потом — других от тебя и тебя от себя самого. За мной ведь должок. Помнишь?

— Я не понимаю.

— Сейчас поймешь.

Я рассказал ему, что мог — про мой разговор с Осборном, сообщение в Центр, обнадеживающий ответ моего куратора. Я и про задержание двух киллеров ему сказал, но Мохов, похоже, пропустил это мимо ушей.

— Ты думаешь, этим и вправду кто-то в Москве рискнул заняться. И мне поверят?

— Нас теперь трое, включая Осборна. И у нас есть улика. Меня одно удивляет: почему ты сам не попробовал вывести этого Седых на чистую воду?

Мохов недоверчиво усмехнулся:

— Слушай, ты же не в Москве живешь, да ведь? Где-то в Штатах? Если бы работал в России, ты бы этого вопроса не задавал. И сам бы ни за что в жизни не ввязался.

— Это называется энергия невежества, — улыбнулся я. — Страшная сила!

— Ты просто ненормальный, — сказал Мохов и потер глаза. Они у него были в красных прожилках от недосыпа. — Так что теперь?

— Вообще-то нам хорошо бы вернуться в Лондон. У меня очень мало времени.

— Ты уверен, что знаешь, что выход есть? И где он?

— Уверен.

Мохов забросил в сумку через плечо свои записи и фотоаппарат и встал.

— Пойдем?

Я тоже поднялся. Я не думал об этом целый день, но тревожное чувство, терзавшее Мохова, перехлестнуло границы его тела. «А что, если нас уже выследили? — спросил я себя. — На территории аббатства, где все на виду и работают сотрудники музея, вряд ли кто-то захочет играть в ковбоев. А за воротами? Тот парень с футляром для гитары? Люди из МИ-5? Или сотрудники резидентуры, которые не в курсе развития событий? Уколют зонтиком и закинут в машину».

Мы отправились по аллее к выходу. Мохов не спеша окинул взглядом простор: лужайки с вековыми деревьями, пруды, цветущий сад слева, величественные развалины справа. Оглянулся, но кургана отсюда видно не было — его закрывал холм Чаши.

— Я рад, что побывал здесь, — сказал он. — Даже если это будет последнее, что я видел.

Я только покачал головой:

— Это ты ненормальный.

Мы подошли к руинам Богородичного собора. Дальше можно было идти по дорожке или между останками стен.