Книга Брусиловский прорыв - Александр Бобров

Теперь несколько сокровенных дорожных раздумий. В дружине Блок провёл в общей сложности около семи месяцев. Меня всегда поражало, что в учебниках даже для вузов весьма скупо отражено участие поэта в Первой мировой войне. Вот беру один из них, там — всего лишь четыре строчки: «Летом 1916 года он призывается в армию в качестве табельщика одной из строительных дружин и направляется на фронт, где, по его словам, живет “бессмысленной жизнью, без всяких мыслей, почти растительной”». Ну, написал под настроение, и что? Если бы все наши авторы учебников служили по-настоящему в армии, с марш-бросками, караулами и ученьями, они бы по себе знали, какие мысли порой приходят от усталости и тоски. Но вот как он записал в дневнике об этом времени на некотором расстоянии и спокойно — «об этих русских людях, о лошадях, попойках, песнях, рабочих, пышной осени, жестокой зиме… деревнях, скачках через канавы, колокольнях, канонаде, грязном бараке» и сопроводил всё это перечисление неожиданным возгласом: «Хорошо!» Здесь, в прифронтовой обстановке, он увидел многоликий народ, обострённей понял переломное время, здесь же застала его весть о Февральской революции.

В белорусской дороге я узнал, что Русская православная церковь определила три основные ценности, которые, с точки зрения экспертов из синодального Отдела по взаимоотношениям церкви и общества, должны стать базовыми в XXI веке. Об этом журналистам заявил глава отдела — протоиерей Всеволод Чаплин. По словам либерального иерарха, триаду основных ценностей составили вера, Родина и… свобода. Неужели мы не нахлебались ещё бездонной и безответственной свободы слова с клеветой на прошлое и матюками, телевидения с порнографией и кровью, экономики с откатами и распилами? Протоиерей, правда, добавил, что список будет дорабатываться и меняться при участии разных общественных организаций. С иерархами Церкви в полемику не вступаю, но замечу, что в тех болотистых краях под Пинском, куда прибыл служить в армию накануне революций 1917 года Александр Блок, как-то отчётливей понимаешь, что здесь он, никогда не боявшийся физического труда, утвердился в главных земных и народных ценностях. И уже после февральской революции записывает в дневнике: «Ночь на 1 июня. Труд — это написано на красном знамени революции. Труд — священный труд, дающий людям жить, воспитывающий ум и волю и сердце. Откуда же в нем еще проклятие? А оно есть. И на красном знамени написано не только слово труд, написано больше, еще что-то».

Мудрая запись, но как-то нынешним идеологам не до прозрений русских гениев, до народного понимания ценностей. А триада, по-блоковски, такова: Родина (в это понятие для любого верующего входит и православие), семья и труд! Или: Родина (по-чешски так и семья зовётся), правда, труд. Не вернёмся к такой триаде — «свободная» Россия, которая всё реже поднимается до духовных блоковских высот, попросту сгинет, как призрак в пинских да валдайских болотах!

Александр Блок вспоминает в поэме «Возмездие» о своих польских корнях, о могиле отца на варшавской Аллее Роз:

Отец лежит в «Аллее роз»,

Уже с усталостью не споря,

А сына поезд мчит в мороз

От берегов родного моря…

Жандармы, рельсы, фонари,

Жаргон и пейсы вековые,

И вот — в лучах больной зари

Задворки польские России…

Эту его строфу неизменно цитируют полонофилы, подчёркивая страдания несчастных жителей польских задворок, но особенно — утонченных варшавян под пятою русских (или немецких) военных. «Возмездие» было написано Блоком незадолго до Первой мировой войны. А когда война разразилась и для участия в сражениях против русских войск Ю. Пилсудский стал создавать в Галиции польские легионы «Стржелец» («Стрелок») под австро-германским командованием, то поэт Осип Мандельштам, продолжая российско-державную, антипольскую, пушкинскую ноту, прозвеневшую в «Бородинской годовщине» и «Клеветникам России», написал и напечатал осенью 1914 года в патриотическом журнале «Нива» примечательное стихотворение с абсолютно пушкинскими интонациями:

Поляки! Я не вижу смысла

В безумном подвиге стрелков:

Иль ворон заклюет орлов?

Иль потечет обратно Висла?

Или снега не будут больше

Зимою покрывать ковыль?

Или о Габсбургов костыль

Пристало опираться Польше?

А ты, славянская комета,

В своем блужданье вековом

Рассыпалась чужим огнем,

Сообщница чужого света!

Любопытно, что стихотворение называется «POLACI!», а не «ПОЛЯКИ», что на первый взгляд было бы естественнее. Но, думаю, поэт своим лингвистическим чутьем угадал, что «поляки» — это народ, a «POLACI!» — шляхта, показушную экзальтированность которой он изящно обозначил восклицательным знаком в конце слова. Правда, этим стихотворением Осип Эмильевич вывел себя, подобно Пушкину и другим крупнейшим людям русской культуры, из «интеллигенции», что, впрочем, не мешает ему и сегодня быть любимцем польских издателей, литературоведов, историков и прочих интеллектуальных русофобов. И еще: возможно, что для Мандельштама смысловая разница слов «polaci» и «поляки» была приблизительно такая же, как в словах «жиды» и «евреи».

Современный польский поэт Адам Загаевский, посвящавший свои стихи Иосифу Бродскому, написал программное мечтательное стихотворение:

Если б Россия была основана

Анной Ахматовой, если бы

Мандельштам был законодателем,

а Сталин — третьестепенным

персонажем забытого грузинского

эпоса, если б Россия сбросила свою

ощетинившуюся медвежью шкуру,

если б она могла жить словом, а не к

улаком, если б Россия, если б Россию…

Но, как мы видим, и Ахматова, и Мандельштам без всяких «если» показали себя именно в слове, а не в медвежьей шкуре, защитниками русских интересов и ценностей, а тишайший Осип Эмильевич, во-первых, воспел Сталина как первостепенного политика, а Польше — не советовал опираться о Габсбургов костыль! Теперь ещё и штатовский посох добавился… А патриоте Блоке и говорить нечего.

* * *

Закончить эту главу хочу кратким рассказом о герое Брусиловского прорыва, литераторе, авторе знаменитой песни «Поручик Голицын», которую многие исполнители в 90-х годах вседозволенности хотели присвоить и даже получали за неё авторские.

В центре Риги, недалеко от дома известного исторического романиста Валентина Пикуля, раскинулось Покровское кладбище. И для отдыха и на работу — для сбора сведений — отправлялся он на кладбище в поисках мест захоронений своих героев. Кругом кипела городская жизнь, а его взгляд и напряженное внимание были обращены только на обелиски и кресты, которые отгораживали от современного шумного мира. Он успел описать захоронения и сделал это вовремя: по территории кладбища была проложена дорога. Сейчас о прошлом этого кладбища напоминают малочисленные ограды и обелиски.

Долгое время Пикуль искал могилу любимого им писателя и библиографа Сергея Рудольфовича Минцлова, упокоившегося в 1933 году в Риге. И нашел ее на Покровском кладбище. Интересуясь и изучая творчество Сергея Рудольфовича, Пикуль знал, что им была собрана богатейшая библиотека. И библиотека эта тоже находилась в Риге! Восемь книг этого писателя Пикуль приобрел у букинистов. На книжном «черном» рынке Пикуль познакомился со Станиславом Рубинчиком, известным в Риге библиофилом и знатоком книжных редкостей. Пикуль часто заказывал Рубинчику достать нужные для работы книги. И вспомнил только один случай, когда получилась осечка. Заказанная Пикулем книга личного секретаря Распутина А.С. Симановича «Распутин и евреи» оказалась недоступна даже Рубинчику, несмотря на то, что была издана в Риге в тридцатые годы.