Книга Круглосуточный книжный мистера Пенумбры - Робин Слоун

Это и есть код, он перед вами. Эти вот крошечные зарубки.

Никому за всю пятивековую историю братства не пришло в голову приглядеться к ним получше. И никому из гугловских дешифровщиков. Мы разбирали оцифрованный текст, записанный совсем другим шрифтом. Изучали последовательность знаков, а не их форму.

Код одновременно сложный и простой. Сложный потому, что прописная F отличается от строчной f. Потому, что лигатура ff это не просто две строчных f – это совершенно другой знак. Меняющихся глифов в шрифте Gerritszoon множество: три P, две C, поистине эпическое Q – и все они означают что-то свое. Чтобы проникнуть в этот код, нужно мыслить типографически.

Но после этого все становится просто, потому что остается только перечесть зарубки, что я и сделал: внимательно, с увеличительным стеклом, за кухонным столом, без всяких мега-серверов. Это код того типа, про который узнаешь в детских книжках: цифра соответствует букве. Простая замена, и расшифровка codex vitae Мануция не составит никакого труда.

СЛАЙД 8

Но можно сделать еще кое-что. Если разложить пуансоны по порядку – как они лежали в пятнадцатом веке в типографской наборной кассе, – сложится другое послание. Оно исходит от самого Гриффо Герритзуна. Его последние слова, обращенные к миру, пять веков таились от нас на самом виду.

В нем нет никакой жути, никакой мистики. Это просто письмо человека, который жил задолго до нас. Но есть и жутковатая деталь: оглянитесь вокруг.

(Все оглядываются. Лапен выгибает шею. Она, похоже, встревожилась.) Видите ярлыки на полках – написано «История», «Антропология» и «Паранормальная подростковая романтика»? Я это заметил раньше: все эти ярлыки напечатаны шрифтом Gerritszoon.

Gerritszoon загружен в айфоны. Любой новый документ в программе Microsoft Word по умолчанию набирается этим шрифтом. «Гардиан» набирает им заголовки, а еще «Монд» и «Хиндустан таймс». Энциклопедия «Британника» в свое время тоже печаталась шрифтом Gerritszoon; Википедия перешла на него в прошлом месяце. Только подумайте: курсовые, биографические справки, методички. Резюме, офферы, прошения об отставке. Контракты и судебные иски. Соболезнования.

Он окружает нас повсюду. Мы встречаем Gerritszoon ежедневно. И он все время здесь, пять столетий смотрит нам в глаза. И это все – романы, газеты, тексты в компьютере – служило несущей волной для тайного послания, скрытого в колофоне.

Таков был расчет Герритзуна: ключ к бессмертию.

(Тиндэлл вскакивает со стула с воплем: «Но что там сказано?» Он рвет на себе волосы. «Что за послание?»)

Ну, оно на латыни. Перевод сделан Гуглом, приблизительно. Вспомните, что Альд Мануций при рождении носил другое имя: он был Теобальдо, так его и звали все друзья.

В общем, вот оно. Вот послание Гриффо Герритзуна векам.

СЛАЙД 9

Спасибо, Теобальдо.

Ты мой лучший друг.

И это стало ключом ко всему.

Братство

Шоу закончилось, и зал пустеет. Тиндэлл и Лапен встают в очередь за кофе в крошечном пигмалионовском кафе.

Нил вновь обрабатывает Табиту на предмет неземной красоты сисек в свитерах. Мэт и Эшли ведут оживленную беседу с Игорем и японской парочкой, все они при этом медленно шагают к выходу.

Кэт сидит в одиночестве, догрызая последнюю веганскую печеньку. Лицо у нее осунулось. Я спрашиваю, что она думает о бессмертных словах Гриффо.

– Прости, – отвечает она, качая головой. – Ничего хорошего.

Взгляд у нее хмурый, глаза опущены.

– Он был такой одаренный, и все равно умер.

– Все умирают…

– И тебе этого достаточно? Он оставил нам записку, Клэй. Записку.

Эти слова она выкрикивает, и овсяные крошки летят с ее губ. От полок с антропологией на нас, подняв бровь, бросает взгляд Оливер Гроун. Кэт смотрит на свои туфли. И тихо договаривает:

– Не называй это бессмертием.

– А что если это и есть самое лучшее в этом человеке? – говорю я.

И на ходу сочиняю теорию.

– А может, знаешь, – может, водиться с Гриффо Герритзуном не всегда было так уж приятно? Может, он был чудаком не от мира сего? Что если эти фигурки, которые он умел вырезать из металла, и были лучшим его качеством? Ведь эта его часть действительно бессмертна. Настолько бессмертна, насколько вообще может что-либо стать бессмертным.

Кэт качает головой, вздыхает и чуть наклоняется ко мне, запихивая в рот остаток печенья. Я нашел старое знание, то самое СЗ, которого мы доискивались, но Кэт не нравится его смысл. Кэт Потенте будет искать дальше.

Через мгновение она отстраняется, глубоко вздыхает и поднимается со стула.

– Спасибо, что пригласил, – говорит она. – Увидимся еще.

Она накидывает блейзер, машет рукой на прощанье и идет к дверям.

Теперь ко мне подходит Пенумбра.

– Потрясающе! – восклицает он, снова прежний: сияющие глаза, широкая улыбка. – Все это время мы играли в игру Герритзуна. Его литеры, мальчик мой, у нас на витрине!

– Кларк Моффат это понял, – говорю я. – Не представляю себе, как, но сумел понять. А потом, думаю, он просто… решил играть дальше. Оставить загадку без ответа.

Пока кто-нибудь не найдет всех ответов в его книгах.

Пенумбра кивает.

– Кларк был талантище. Всегда в одиночку, следовал интуиции, куда бы она его ни вела.

Он умолкает, склоняет голову набок, потом улыбается.

– Он бы тебе понравился.

– Так вы не расстроились?

У Пенумбры глаза на лоб полезли.

– Расстроился? Ничуть. Это не то, чего я ожидал, но чего же я ожидал? Чего ожидал любой из нас? Я тебе так скажу: я не ожидал, что узнаю ответ при жизни. Это бесценный подарок, и я благодарен Гриффо Герритзуну и тебе, мой мальчик.

Подходит Декл. Он сияет, едва не подскакивает.

– У вас получилось!

Он хлопает меня по плечам.

– Вы их нашли! Я знал, что вы сможете, – знал – но не представлял себе, как далеко заведет этот поиск.

У него за спиной черные балахоны оживленно переговариваются. Они выглядят взволнованными. Декл осматривается.

– Можно их потрогать?

– Они все ваши, – отвечаю я.

Из-под стула в первом ряду я вынимаю пуансоны Gerritszoon в их картонном ковчеге.

– Вам нужно будет официально выкупить их у «Объединенных хранилищ», но у меня все бумаги есть, и вряд ли…

Декл поднимает руку.

– Не вопрос. Сделаю – не вопрос.

К нам подходит один из нью-йоркских черных балахонов, следом подтягиваются остальные. Склонившись над коробкой, они охают и ахают, будто в ней лежит младенец.