Книга Свободные от детей - Юлия Лавряшина

Лида Кулакова уже читает отрывок из книги, в котором я попыталась передать постоянное присутствие моря, его взволнованное дыхание, которое можно расслышать, находясь на любой улице ночного Стокгольма. Моя соседка умолкает, вслушиваясь в те мои слова, которые представляют больший интерес. А мне вспоминается, что у нее тоже нет детей, говорили: сознательно рожать не стала, чтобы не испортить фигуру, не прервать карьеру. Теперь уже под пятьдесят, все поздно, а переходить на роли комических старух все равно придется. Стоила ли игра свеч? Моя собственная игра — чего стоит?

И будто ответом Господа на мой вопрос отворяется дверь в зал, и, стараясь ступать бесшумно, входит Лера со спящей Настенькой на руках. Она сразу же садится на свободное место, но мы успеваем встретиться глазами. У меня так подпрыгивает сердце, как бывало, когда мы с тобой встречались случайно, неожиданно для обоих. Где-нибудь в ЦДЛ или на открытии выставки, куда оба не собирались идти, а потом вдруг захотелось, потянуло… И я понимаю, что теперь единственный человек на земле, который мне дорог почти так же, как был дорог ты — это моя сестра.

«Она пришла!» — эта радость нахлынула и затопила. Наверное, услышала о презентации по радио, ведь я не приглашала ее. Она пришла с дочкой — все равно, что раскурила трубку мира. Такой жест доверия отвергать нельзя, да мне и самой до жути хочется броситься к ней на глазах у всего зала, обнять так крепко, как только позволит ребенок… Ее ребенок, которого мне никогда не прижать к груди, не разглядеть в похожих на мои глазах саму нежность или хотя бы ее отражение. Даже если сейчас подойду, не коснусь своей девочки, не считаю с ее ладошки одним прикосновением то будущее, в котором я могла бы отвести ее в музыкальную школу, подгоняемая честолюбивыми мечтами, свойственными всем матерям мира, о том, что именно этот ребенок превзойдет талантом все человечество…

Мне так хочется подбежать к этим двоим, что начинается ломота в суставах. Но я не могу срывать ход действия, в котором участвуют другие люди. Ведь для той же Лиды Кулаковой это маленький моно-спектакль, который смотрят главреж и сменные режиссеры, и есть шанс, что хотя бы кто-то из них сейчас увидит ее другими глазами, предложит роль, равной которой она до сих пор не получала. Я не имею права мешать актрисе, работающей на меня бесплатно.

Наскоро проверяю сценарий: еще должна прозвучать баллада под гитару, и девочки из театральной студии исполнят фантастический, завораживающий танец то ли теней, то ли призраков. Что, в общем, примерно одно и то же, когда речь идет о нашем прошлом… Мне вдруг кажется совершенно неправдоподобным то, что на одном ряду со мной видит свои немудреные сны девочка, которая родилась потому, что две из таких теней однажды случайно наслоились, совпали очертаниями… Иногда мне кажется, что ничего этого и не было на самом деле. Что я придумала эту историю, как десяток других… И никогда не рожала… Я почти не помню этого. Потому что не хочу вспоминать.

Случилась ли со мной та иллюзорная любовь, что рассеялась от солнечных лучей действительности? Слишком жгучих лучей, способных опалить до того, что перестаешь что-либо чувствовать… Как ничего не почувствовала я после того, как Влас вернулся в свою Щербинку. Я даже не стала просить его выбросить заготовленное снотворное… Когда атрофируются все чувства, пропадает и желание умереть.

Я вдруг замечаю, что Лера вскакивает и быстро выходит из зала. Мне кажется, девочка выгибается у нее на руках, наверное, проснулась и начала предъявлять одно из десятка требований, которые у младенцев всегда наготове. В мыслях мелькает злорадное: «Воистину, свобода ограничена длиной цепи… Она думала, что сможет вести прежний образ жизни, а у ребенка свое мнение на этот счет. Если б Лера не убежала, ее детка подняла бы такой рев, что сорвала бы все действие. И никаких аргументов больше не требуется…»

Некоторое время во мне борются желание догнать сестру и ответственность хозяйки бала. Девочки только начали свой завораживающий танец, и я понимаю, что могу успеть к финальным па, чтобы сразу после них подняться на сцену и начать заготовленную речь о том, как создавалась эта книга. Бесшумно поднимаюсь и выскальзываю в фойе, не встретившись взглядом ни с одним человеком в зале. Стороннее любопытство, в котором столько же злорадства, сколько минуту назад испытала я сама, невыносимо. Лере его не выкажу. Догоню, обниму, ни о чем не спрошу.

Но ее уже нет ни в фойе, ни на лестнице… Я бросаюсь вниз, к выходу, надеясь перехватить машину, если они с дочкой еще не уехали. И, распахнув дверь, вижу, как Влас держит на вытянутых руках Настеньку, а Лера поспешно расстилает на капоте машины пеленку. Потом достает одноразовый подгузник и забирает девочку. Сестра переодевает Настю, а Влас стоит рядом и внимательно, как стажер, следит за каждым ее движением. Меня никто из них не замечает, хотя в какой-то момент, пока Влас еще держит девочку, мне чудится, что малышка останавливает на мне взгляд и, точно вспоминая, всматривается в лицо. И я невольно замираю, напрягаюсь всем телом, желая понравиться ей, хотя краем сознания понимаю, как это нелепо. Да и поборола я уже это безумие… Самой не верится, что такое происходило со мной.

Но то, что вскипает во мне сейчас, не имеет ничего общего ни с послеродовым психозом, ни с той страстной нежностью, которая заставила меня броситься следом за сестрой. Те минуты, пока я наблюдаю за этой троицей, неожиданно для меня заполняются жгучей ревностью: «Это мой мужчина! Уж его-то я тебе не отдам!»

— Влас!

Отрывистый окрик звучит, как команда хозяина, сама пугаюсь этого звука. Малыгин резко оборачивается, и я с ужасом понимаю, что если б выкрикнула его имя на миг раньше, до того, как Лера забрала у него девочку, он мог бы, чего доброго, выронить ребенка. Испуг заставляет очнуться от ревности: при чем здесь вообще Влас, если я бежала к своей сестре? Но что-то уже мешает мне подойти к Лере, прижать ее, как хотелось, и пропеть на ухо старую песенку из нашего детства: «Раз и два, и три, четыре, пять, я опять иду тебя искать…»

Почему именно она вспомнилась сейчас, и увиделось, прочувствовалось всеми ощущениями с шорохами и запахами, как мы ставим эту пластинку на простенькую радиолу. А за окном — вечно влюбленный май, учебный год кончается, и впереди сумасшедшие каникулы с короткими романами «на лето», мальчики, с которыми прощаешься тридцать первого августа и навсегда. А Лерка таскается следом, потому что ей скучно с ровесниками и хочется все время быть рядом со мной. И еще нужно следить за Антоном, который уже никаких надежд не подает, ничего не читает, только с конструкторами возится. Мне он не интересен, но приходится общаться с ним, потому что брат. Потому что родить его мать родила, а тратить на него время ей тоже не хочется. Хотя чем еще ей заниматься?

Держа девочку одной рукой, Лера уже идет мне навстречу, сдувает упавшие на лицо золотистые паутинки волос. На лице у нее вопросительное и напряженное выражение, она не может предугадать, что я сейчас сделаю: улыбнусь или оттолкну. Тридцать пять лет общения, она лучше, чем кто бы то ни было знает, что от меня всего можно ожидать. Разве я сама знаю, как поступлю в следующую секунду?