Книга Книга Фурмана. История одного присутствия. Часть 4. Демон и лабиринт - Александр Фурман

– А что я? Я, наоборот, только рад! Конечно, ты меня гораздо больше устраиваешь в качестве, как бы это выразиться, напарника, чем все эти здоровенные мужики. Глупо даже сравнивать! Я, честное слово, с облегчением выдохнул, когда ты это предложила. Ты меня просто спасла! И не только меня. Благодаря тебе никто из нас этой ночью не замерзнет.

– Ладно-ладно. На этот раз, уж так и быть, поверю тебе.

– Только я бы все-таки сделал немножко по-другому…

– Что еще?!

– Я бы оставил твой большой спальник себе, точнее нам, а Володьке отдал бы свой, потому что вдвоем в нем будет тесновато, а одному – в самый раз.

– А, ну это делай как знаешь, тебе видней, – успокоилась Соня.

Быстро уладив вопрос со спальниками, Фурман пошел утихомиривать Ладушина. В темноте он нашел его не сразу – по тлеющему огоньку сигареты, блеснувшим очкам и белому свитеру. Игорь курил в одиночестве, пуская дым в небо. На неловкое прямое предложение Фурмана обсудить возникшие проблемы он ответил с какой-то витиеватой грубостью: мол, к чему нам с тобой притворяться, мы оба прекрасно знаем, что все, что мы можем сказать друг другу, это только пустые слова. Ты у нас, Эдуардыч, известный любитель побалакать о всяких личных проблемах. Но если тебе так уж приспичило потрепаться, ты выбрал для этого не самое удачное время и место и не самого подходящего человека. Поэтому лучше тебе сейчас просто уйти от греха подальше. Тем более тебя вон Друскина ждет не дождется… Эта интонация была чем-то новым в их дружеских отношениях. Но Фурман только добродушно посмеялся в ответ. Главным для него было убедить Игоря не устраивать скандал и не оскорблять Ирину, которая, в конце концов, не хотела сделать ему ничего плохого. «Ты вообще ничего обо мне не знаешь», – запальчиво заявил Игорь. Доведя эту мысль до абсурда, Фурман заметил, что кое-что он все-таки знает. Ладушин упрямо злобился: «Да мы с ней просто задушим ночью друг друга в этом чертовом мешке!» – «Пожалуйста. Но сделайте это по-тихому, чтобы никого не будить. Кстати, а нельзя ли придумать какой-нибудь другой способ, чтобы потом с трупами было поменьше возни?» – «Малыш, ты просто не понимаешь!..» – с холодным отчаянием проговорил Ладушин и махнул рукой: ладно, черт с вами со всеми! Согласился, короче, не буянить. Вот и хорошо.

«Ну что, пойдем обратно?»

Игорь сказал, что хочет выкурить еще одну сигаретку «наедине с самим собой», и Фурман, оступаясь в темноте и жалея, что не прихватил фонарик, направился к палаткам.

В застывшем ночном лесу ощутимо похолодало. Даже пар изо рта, кажется, был виден в слабом лунном свете.

Фурмана вдруг затрясло – и руки, и ноги, и даже зубы стали неудержимо отбивать развеселую мертвецкую чечетку. В-вот с-с-стран-н-но – не от холода же? Конечно, скрытое напряжение этого разговора было очень сильным. И какого черта он должен брать все это на себя?.. Фурман мог лишь смутно догадываться о том, что вызывало у Игоря такое бурное сопротивление. Но теперь ему было не до того: он и сам почему-то жутко трепетал перед этой бессонной ночью, тщетно пытаясь взять себя в руки и успокоиться. Ситуация вынужденная, да им всем и не впервой по-походному спать в общей куче – правда, все-таки не в такой тесноте. Но опасно волнующим это, в общем-то, почти рядовое испытание делала их с Соней сегодняшняя дневная игра с касаниями: она сдвинула дистанцию, непредсказуемо изменила все расстояния. И сейчас он только снаружи, для других был прежним, узнаваемым Фурманом, а в этой оболочке, словно в полом сосуде, мягко колыхался холодный жидкий огонь, бесформенная и хищная космическая плазма… Бр! Ужас! Вот чего он с детства боялся, так это вдруг оказаться на самом деле не человеком, а инопланетным чудовищем, безжалостным всесильным монстром. Фу-фу-фу! Чур меня, чур! Я – это всего лишь я, нелепый, трясущийся неизвестно от чего человечек под равнодушными звездами…

«Дам и мадмуазелей просим пройти вперед и занять места согласно купленным билетам!» – объявил Володя и вежливо приподнял полог палатки. «Мужиков» строго попросили подождать снаружи. Через какое-то время им наконец крикнули: «Можете заходить!»

В освещенной фонариком «избушке-варежке» Ирина и Соня, наполовину высунувшись из своих спальников, с несколько напряженными лицами ждали «званых гостей». По первому ощущению внутри было почти так же холодно, как снаружи. «Не пугайтесь, за ночь мы тут все хорошенько надышим, и станет немного потеплее», – успокоила их Ирина, пока они торопливо задраивали вход. Она расположилась слева, Соня – по центру, а справа вдоль провисающей стенки (натянуть палатки как следует, конечно, забыли) был одиноко расстелен узенький фурмановский спальник, предназначенный Володе. Разумеется, улечься впятером просто в один ряд в двухместной палатке было невозможно. Вариант расположиться «валетом» по разным причинам был отвергнут. Поэтому Соне с Фурманом, которым как главным доходягам выделили самое теплое местечко в середке, рекомендовали сдвинуться вместе с их спальником «вниз», ближе к входу, чтобы всем было чуть-чуть посвободнее хотя бы на уровне плеч. Когда «подготовительный этап» завершился, все внимательно осмотрелись в последний раз, на всякий случай запоминая при свете, где что лежит, и, погасив фонарик, приступили к «процессу окончательной укладки» – естественно, с пионер-лагерными шутками, нервными смешками, неуклюжими медвежьими надавливаниями куда не надо и взаимными извинениями, – и долго еще ворочались и пихались, дружно корчась от смеха и опасно сотрясая свой хлипкий домик… Фурман еще успел подумать, что Ирина с Ладушиным держатся вроде бы достаточно миролюбиво. Потом все затихло. Остались только холод, темнота и бережные дружеские попытки согреть друг друга.

Конечно, Фурману повезло – рядом с маленькой, хрупкой Соней места для него вполне хватало. Но через час стало понятно, что лежать вдвоем более или менее одетыми в зимнем нейлоновом спальнике, да еще и под набросанными поверх ветровками не просто тепло, а уже почти жарко. Выпростав наружу руку, Фурман осторожно стянул куда-то набок куртки и приоткрыл тоненькую щелку для охлаждения.

Какая бесконечная, гулкая тишина вокруг… Он ни о чем не думал. Не спал. Думал ни о чем. Не он. Кончики пальцев сонно/бессонно тронули чудной завиток волос. Коснулись виска. Парили и опускались, едва касаясь, в бесконечной тишине. Изумленно внимали теплым живым изгибам и невидимым, неведомым пейзажам лица другого, другой… А губам, похоже, стало щекотно, и они дрогнули в улыбке. Чудеса! Потом на встречу с ним явились такие же изумленные ласковые руки. Потом стало можно тихо обняться. И притронуться губами к другим губам. И крепко прижаться друг к другу.

Зачем? Для чего? Что все это означает?

Это означает прощание: прощай, Нателла…

Целовались, целовались ненасытными изучающими истертыми губами.

Беспокойная рука решила забраться под чужую рубашку и слегка запуталась в складках плотной ткани, – вдруг Соня резко отдернулась, забилась, забрыкалась, яростным шепотом крикнула: «Нет! Нет! Нельзя!..»

Оба надолго замерли, схватив друг друга.

Он глупо, в полной растерянности и легкой обиде, даже искренне ничего не понимал. Нет?! Почему «нет»? Нельзя под рубашку? Но с чего вдруг такая злоба? Ну, нельзя и нельзя. Он же не насильник. Хотя почему нельзя? Потому что он – чужой? А тогда как же она с ним так целовалась – с чужим? Он ведь где-то читал, что девушки и юноши воспринимают поцелуи совершенно по-разному, причем девушки, кажется, придают им куда меньшее значение…