Книга Рождество наступает все раньше - Валери Блок

Барри даже не добился цели – всю оставшуюся жизнь он будет теперь засыпать, мучимый горькими сожалениями. У него ведь даже не было никаких претензий к самому Эберхарту! И фразочка-то была совсем не остроумная. С другой стороны, он не помнил, что именно сказал Гэри Тобиас. Люди запоминают мелодию, а не содержание, и имя Тобиаса стало синонимом яростной, напыщенной бравады, преступления против субординации.

Дома он бродил кругами, в замешательстве и тоске. Джастин придет в восемь тридцать, сейчас два ноль пять, и он понятия не имел, чем заняться. Он открыл холодильник. Собака прыгнула, толкнув его передними лапами.

Зазвонил телефон. Это был Херн.

– Я думаю, тебе стоит разослать твои резюме прямо сейчас, пока новость не распространилась и ты еще можешь легко отделаться.

– Я пилил себя за это не переставая. Но слушай, ведь никто не помнит, что именно Тобиас тогда сказал, все помнят только, как он это сделал.

– А я помню. Он сказал Райнекеру: «Ах ты жалкий паршивый надсмотрщик, сопливый сукин сын».

– Ты запомнил? – Собака посмотрела на него пренебрежительно. Даже Тобиас добился, чего хотел. – Как ты думаешь, если я извинюсь перед Эберхартом…

– Ты обязан извиниться! Но и в этом случае у тебя здесь никакого будущего.

– Кто-нибудь что-нибудь сказал, когда я ушел?

– Ни слова. Все было так по-британски. А потом, в холле, Райнекер задал мне точно такой же вопрос про вегетарианские закуски, что и вчера. Будто ничего не случилось.

Нужно выбраться из дома. Он пристегнул собаке поводок, и она заплясала вокруг него. Разведенка зашла в лифт с таким видом, будто целый день провела, восхищаясь собой. Она направилась в сторону Бродвея, стуча высокими каблучками, разодетая как на парад, хотя идти ей было некуда. Он сейчас в том же положении – в костюме в два тридцать пять дня, безработный.

Собака остановилась у дерева. Он понял, что оставил дома пакеты.

– У меня кончилась пакеты, – сказал он консьержу, – у вас не найдется газеты? – Тот пожал плечами, не выражая никакого сочувствия его горю. – Ну хоть какой-нибудь каталог?

Барри достал из мусорки обертку от гамбургера, очень надеясь, что на ней еще нет собачьего дерьма. Джастин так часто оказывается права.

Что он скажет Джастин?

Они пошли дальше по Вест-Энду под ослепительными лучами солнца. Ему некуда было идти, и в этом чувстве не было ничего волшебного. Остановившись у «Коллегиата», Барри постоял у красных ворот, наблюдая за детьми, которые играли в узком дворе в мяч, менялись бейсбольными карточками, лупили друг друга по голове. У него сохранилось одно давнее воспоминание. Как-то мать, забирая его из школы, сказала:

– Если ты идиот в четырнадцать, то останешься идиотом и в сорок.

Нужно навестить мать. Но что он ей скажет?

ГЛАВА 13

Я же говорила

В день, когда была завершена сделка с коммунальными службами, Джастин рано ушла из офиса и пошла по Парк-авеню сквозь мягкий, теплый воздух в новом зеленом платье. Эта операция попала во все информационные программы, и ее имя упомянули в «Американ лойер». На клумбах цвели тюльпаны. Она практически живет с Барри, в его доме. Улицы были оживлены, все торопились домой под восхитительным майским солнышком. Барри предложил съездить куда-нибудь отдохнуть по-настоящему, и на этот раз ее ничто не остановит.

Дома Джастин упаковала целый весенне-летний гардероб, включая сумки и обувь. Все свадьбы, на которых она бывала, казались фантастикой: очень мило, но совершенно излишне. К ней это не имело никакого отношения. Но сейчас эти вещи не казались ей чуждыми. Случиться может что угодно.

Она взяла такси и проехала через напоенный ароматами цветущий парк Открыла дверь своим новым ключом.

– Это твоя соседка по квартире, – крикнула она, сбрасывая туфли на каблуках. – Приволокла целый шкаф одежды.

Барри сидел на диване как куль с мукой. Даже не встал. Джастин села с ним рядом. Он тихо положил голову ей на грудь.

Что-то случилось.

– Что? – спросила она; он встал и прошелся по комнате, резко мотая головой и нетерпеливо цокая языком. Кто-то умер. Его мать? – Что?

– Я сегодня совершил очень большую глупость.

– Ага, – сказала она и почувствовала, что земля уходит у нее из-под ног. Это может быть что угодно. Она понятия не имела, на что он способен.

– Я думаю, я доигрался и меня уволят.

– За что?

– Понимаешь, я нагрубил Эберхарту.

– Что ты сделал?

– Они собирались вышвырнуть упаковку. Они уперлись, как ОСЛЫ, и довели меня до белого каления! Я больше не мог это выносить.

Она всегда знала, что в один прекрасный день болтовня доведет его до беды.

– И ты нагрубил генеральному? – Он прошелся по комнате. – Что ты ему сказал?

Он прислонился лбом к стене.

– Я не хочу об этом говорить.

– А что случилось потом?

– Не хочу об этом говорить.

Она еще не разобрала вещи. Можно просто отвезти их обратно, не распаковывая. Нет, нельзя.

– Где собака?

Он указал на кресло, где собака дрожала под грудой полотенец.

– Приходит в себя. Я ее выкупал.

– Пойдем, – Джастин надела туфли.

Они зашли в первую попавшую по дороге закусочную и сели у окна. Он сделал заказ, не устраивая цирка.

Черты его заострились, а лицо будто еще больше вытянулось вперед. Он бездумно пил вино и смотрел на улицу.

– Эй, сделай милость, брейся хоть иногда, – сказал он о женщине, которая проходила мимо по ту сторону стекла.

С Барри всегда было что-то не так. Она вдруг увидела его в пятнадцать – долговязый, неуклюжий, переполненный энергией, вечно во что-то вляпывается, на зубах скобки. В этом было что-то очень трогательное. Он постоянно не в ладу с самим собой. Барри сполз пониже на сиденье и откинул голову на спинку. Он смотрел на нее со смертельной усталостью в глазах. Джастин почувствовала, что, когда их взгляды встречаются, между ними пробегает электрический разряд. Это было странно и страшновато. Дело не в привязанности, не в хорошем сексе и не в том, чтобы есть не в одиночку. Она в него влюблена. Это ее очень встревожило. Люди не совершают саморазрушительных поступков без причины.

Принесли еду.

– Когда ты собираешься извиняться?

– Извиняться? – Напускная сонливость испарилась, он вскинулся и оскалился. – Почему это я должен извиняться? – Он такой младенец. – То есть я извинюсь за грубость. Непременно. Но я не извинюсь за то, что отстаивал свою позицию. – Он уже впал в неистовство, сжимая вилку. Он очень красивый мужчина.