Книга Луна над Сохо - Бен Ааронович

Осторожно, чтобы не испортить картину криминалистам, я присел на корточки возле Тони и попытался нащупать у него пульс там, где у всех нормальных людей находится шея. Но пульса не было. Гулид принялась звонить сержанту Стефанопулос, а я, натянув перчатки, решил определить возможную причину смерти. Причина была очевидна. Два проникающих ранения груди, почти незаметные на черной майке с надписью «Лед Зеппелин». Одна пуля вошла в букву 3, другая — во вторую П. Раны окружали ожоги, которые могли быть следствием выстрела в упор. Но наверняка я утверждать не мог, так как в моей практике это была первая смерть от огнестрельного ранения.

По мнению Гулид, нам первым делом следовало убраться из разгромленного офиса, дабы не портить улики. Я с ней согласился: как-никак она была представителем отдела убийств.

— Осмотрим верхние этажи, — предложила она, — вдруг преступники еще здесь.

— Вдвоем? — спросил я.

Она закусила губу.

— Да, верно, не стоит. Лучше остаться здесь. Если кто-то попытается уйти этим путем или проникнуть на место преступления, мы задержим его.

— А если с другой стороны здания есть аварийный выход?

— Никто вас за язык не тянул! — Она сердито глянула на меня, похлопывая дубинкой по бедру. Потом вздохнула: — Ладно, пойду проверю, а вы оставайтесь тут и охраняйте место преступления.

— Один? — поднял я бровь. — А вдруг там нет аварийного выхода?

— Да вы что, издеваетесь?

— Издеваюсь, — кивнул я.

Тут ее гарнитура издала булькающий звук. На проводе была сержант Стефанопулос.

— Да, босс?

— Еду по Грик-стрит, — сообщила Стефанопулос. — Там только один труп?

— Вроде того, — сказал я.

— Вроде того… — повторила в трубку Стефанопулос. — Скажите Гранту, что в Вестминстер я его больше не пущу. Не так уж мне и нужны эти сверхурочные. Где вас найти?

— На втором этаже, на лестничной площадке.

— А почему никто не следит за аварийным выходом, если он, конечно, есть? — спросила Стефанопулос.

Мы с Гулид устроили диалог на языке жестов — так обычно все делают, не желая спалиться перед звонящим. «Я пойду», — одними губами проговорил я, и тут хлопнула входная дверь.

— Поздно, — донесся голос сержанта Стефанопулос, — я уже здесь.

Тяжело топая, она поднялась по ступенькам, протиснулась мимо нас и встала в дверном проеме, обозревая место преступления.

— Имя и фамилия жертвы?

Мне пришлось признаться, что я только имя и знаю — Тони, что он работал у Смита охранником и что у него не было шеи. Во взгляде и голосе Стефанопулос сквозило нечто такое, что ясно дало мне понять: она, мягко говоря, недовольна моей работой.

— Питер, вы идиот, — вздохнула она. — Ну как можно было не узнать его фамилию? Все детали нужно выяснять, понимаете, Питер? Все!

Гулид, услышав это, не стала хихикать. От меня это не укрылось, от Стефанопулос тоже.

— Я хочу, чтобы вы, — ткнула она меня пальцем в грудь, — немедленно отправились в Вест-Энд и вытрясли из Смита все, что он знает об этом парне.

— Сказать ему, что он убит?

— Я вас умоляю! — фыркнула она. — Да если он об этом узнает, то будет молчать как рыба — и правильно сделает.

— Я понял, шеф, — сказал я.

Гулид спросила, нужно ли ей ехать со мной.

— Ни в коем случае, — ответила Стефанопулос. — Хватит цеплять от него дурные привычки. И, повернувшись ко мне, рявкнула: — Вы еще здесь?!

Всем известно, что если вас не задержали на входе в такое хорошо охраняемое место, как полицейский участок, то дальше можно разгуливать совершенно свободно, надо только иметь целеустремленный вид и папку с документами в руках. Но проверять это на себе не советую по двум причинам: во-первых, из полицейского участка нельзя украсть ничего такого, что невозможно было бы добыть другим способом (например, купить у не слишком честного офицера полиции). А во-вторых, большая часть полицейских обладают болезненной подозрительностью, граничащей с паранойей. Даже констебль Филипп Парди, полный бездарь и патентованная вешалка для формы. И в тот вечер именно он предпринял очень зрелищную попытку вписать свое имя в памятную книгу лондонской полиции. Позже выяснилось, что события развивались в следующем порядке: Парди, успешно препроводив своего пленника в балетной пачке в камеру предварительного заключения, направлялся в столовую, чтобы заняться «бумажной работой», и вдруг заметил неизвестную женщину европеоидной расы. Она поднималась по лестнице, ведущей к кабинетам для допроса. По записи камеры видеонаблюдения, установленной над лестницей, было четко видно, как Парди окликнул женщину, а когда та не отозвалась, последовал за ней вверх по ступенькам.

В этот самый момент, если верить часам той камеры, что висит в вестибюле, ваш покорный слуга как раз показывал удостоверение на входе. На записи видно, что, попав внутрь, я, со стаканом двойного макиато в одной руке и рулетиком с корицей в другой, направляюсь к центральной лестнице и по ней — к тому же кабинету для допроса, что и Парди. И оказываюсь как раз этажом ниже него. Кабинеты для допроса — это самые обычные комнаты, в которых есть стол, стулья, хорошая звукоизоляция и место, куда можно по окончании беседы с подозреваемым сложить толстые телефонные справочники. Современные комнаты для допросов оснащены как минимум двумя камерами, звукозаписывающим устройством, зеркалом, сквозь которое можно подглядывать снаружи, что происходит в комнате, и еще дополнительным кабинетиком, где старший следователь может следить по мониторам за ходом нескольких допросов одновременно — или, как вариант, лечь вздремнуть. В участке Центрального Вест-Энда все это было втиснуто в помещение, спроектированное аж в тридцатые годы и предназначенное под скромный офис со свободной планировкой. Это означало, что коридор, который вел мимо кабинетов для допроса, был, мягко говоря, узковат. Единственная камера, направленная на него, вышла из строя как раз тогда, когда я начал подниматься по лестнице, а все записывающие устройства в кабинетах были выключены. Но мне это сыграло на руку, ибо, когда я поднялся на этаж, завернул за угол и столкнулся нос к носу с Бледной Леди, мое тридцатисекундное остолбенение — а следовательно, и бездействие — не было впоследствии занесено в протокол.

Не считая прически, представлявшей собой неровное каре, ее внешность полностью совпадала с показаниями свидетелей: мертвенно-бледное лицо, большие глаза, пугающе-алый рот. На ней были серые спортивные брюки и кораллового цвета толстовка с капюшоном. Сперва Бледная Леди меня вообще не заметила, так как пыталась стряхнуть со своей ноги констебля Филиппа Парди. Тот распростерся на полу с безвольно болтающейся левой рукой, сломанной, как потом выяснилось, в двух местах. Правой он что было сил вцепился в неестественно тонкую лодыжку Бледной Леди. Один глаз у него был закрыт, и под ним уже разрастался синяк; из носа текла кровь.