Книга Сага о Тимофееве (сборник) - Евгений Филенко

– Но что здесь можно поделать, – сказал Тимофеев. – Вы же сами говорите: законы мироздания.

– Есть небольшой шанс все исправить, – сказала Вика. – И мы, ваши потомки, не хотим вас бросать в беде. Собственно, это и вопрос нашего выживания. Но без вас ничего не получится.

– Зависший пунктирный отрезок? – спросил Тимофеев.

– Да, Виктор. Мы называем его «межвременьем». Это то время, в котором вы живете прямо сейчас, и в котором еще остается возможность изменить положение к лучшему. Межвременье неуклонно снижается к потоку Г, но еще не соединилось с ним. Да, межвременье – серое время, в настроениях сильна депрессия, и кажется, что ничего не исправить, все будет плохо и с каждым днем только хуже, а потом займется синим пламенем, но что так и должно быть… Не должно! Не должно так быть, Виктор! Вы не хуже меня знаете, что человечество всей своей историей заслужило себе светлое будущее! И оно только к нему и стремилось, какие бы жестокие и кровавые препоны не возникали на пути! Мы понимаем: вы опустили руки… Но мы не готовы проиграть эту последнюю войну! Еще можно сделать так, чтобы межвременье сбросило гнет накопленных ошибок и взлетело к потоку В, к светлому будущему. А оно светлое, Виктор, действительно светлое!

– Что вы от меня-то хотите? – буркнул Тимофеев.

– Мы потеряли магистраль, но нам удалось открыть портал в межвременье – быть может, в последний раз. Поэтому я здесь. Необходимо навести мосты. Даже не так: перебросить много маленьких мостиков из потока В к межвременью. Один из этих мостиков целиком зависит от вас. Включите темпотайп! Да, это всего лишь один мостик. Но когда соединится один, другим будет легче.

– У меня нет уверенности, что это будет правильный выбор, – тихо сказал Тимофеев. – Я действительно историк. Именно поэтому я понимаю, что нельзя одному человеку решать за других. Если мне здесь плохо, в этом вашем межвременье, это еще не значит, что плохо всем остальным.

– А вы и не делайте выбор за других, – сказала Вика. – Выбирайте за себя. Хотя бы за себя! Почему я должна вам это объяснять?

– Точка М, – промолвил Тимофеев. – Что за событие связано с ней?

– Не событие, – ответила Вика. – Это я пометила, чтобы не забыть вам кое-что показать.

Она снова произвела ладошками плавное движение, словно демонстрировала фокус. Рисунок мгновенно изменился. Собственно говоря, теперь это был цветной портрет неизвестного ему человека.

Юная дева лет пятнадцати-шестнадцати. Узкое смуглое личико в обрамлении уложенных под классику жестких черных локонов. Большие карие глаза, почему-то напоминавшие оленьи. Взгляд умный, чуточку настороженный. Большой нос с горбинкой. Яркие губы с едва заметными усиками. Не идеал красоты…

– Посмотрел, – сказал Тимофеев невозмутимо. – И что с этой девушкой не так?

– Ее нет в вашем времени, – сказала Вика.

– Ну нет и нет, – сказал Тимофеев, раздражаясь. – Мало ли кого там не будет!..

Вика смотрела не него молча, с некоторым даже сочувствием.

До него начало понемногу доходить.

– Эта девочка, – сказал Тимофеев медленно. – Она мой потомок?!

– Я вам этого не говорила, – улыбнулась Вика краешком рта.

– Как ее зовут?

– Прощайте, Виктор, – сказала Неземная Красавица. – Не уверена, что увидимся вновь. Хотя кто ведает!.. Знайте, что стать вашим другом, пускай и не самым близким, явилось для меня честью. И вот еще что, – промолвила она, упреждая дальнейшие расспросы. – Если получится… передайте: «Через два дня на обычном месте».

– Кому передать? – спросил Тимофеев, совершенно потерявшись. – Что за обычное место?!

– Кошку, кошку держите! – вдруг воскликнула Вика, куда-то указывая пальцем.

Тимофеев обернулся. Нахмурившись, помотал головой.

– Шуточки у вас, – заметил он сердито. – Кошка сидит у меня на руках…

Но Сольвик Антоновой из тридцатого века уже не было в нашем неправильном времени. Лениво сыпавший с темного неба снежок с большой аккуратностью уничтожал маленькие следы с глубокими вдавлинами от шпилек.

* * *

– Пойдем, Клепа, – сказал Тимофеев, уныло вздыхая. – Сделаем все, как нам велели. В конце концов, ничего от этого не изменится в худшую сторону. – Он усмехнулся. – Хотя бы потому, что хуже некуда.

Как историк он точно знал: бывает и хуже, и наверняка скоро станет хуже, да так плохо, как и представить-то в этот миг тяжело. Потому что, не кривя душой, не так все выглядело и ужасно. Всего лишь уныло, серо, а временами еще и мерзковато. Бывали в истории человечества времена и гаже, и страшнее, поэтому мрачные перспективы недооценивать не стоило. А сейчас… что сейчас? Не голодно. В общем, и не холодно. Да, в поселке закрылся последний фельдшерский пункт, но на здоровье пока ни сам Тимофеев, ни Света не жаловались. Да, полтора десятка учеников в старенькой школе не сказать чтобы сильно радовали тягой к знаниям, но и не сильно огорчали вредными наклонностями… Одно слово: межвременье.

Серое, гнусное межвременье.

Тимофеев посадил кошку на приступок и с трудом отвалил примерзшую дверь погреба. Впотьмах, на ощупь, шаря носком валенка перед собой, спустился по скрипучей лесенке. Освещения не было, но где-то на полке припасен был люминесцентный стерженек, подарок младшего сына Виктора. На холоде он светил слабо, неохотно. Тимофеев зажал стерженек в зубах и приналег на пристывшую к полу кадушку. Сдвинуть ее удалось лишь с третьей попытки.

За кадушкой обнаружилась прикрытая фанерным щитом, словно очагом папы Карло, глубокая ниша. Там, укутанные пузырчатой пленкой, переложенные поролоном и упакованные в коробки, хранились последние сокровища Тимофеева.

Он не заглядывал сюда лет пять, не меньше. Поэтому потребовалось изрядное душевное усилие, чтобы одолеть соблазн открыть коробки и хотя бы краем глаза скользнуть по овеществленным воспоминаниям наивной и безмятежной юности. «Не сейчас, – думал Тимофеев. – Может быть, в другой раз… когда-нибудь». В носу нестерпимо щипало: возможно, всему причиной был холодный сырой воздух.

Он сразу нашел что искал. Темпотайп лежал сверху, на скорую руку замотанный в пузырчатку и неряшливо засунутый в простой пластиковый пакет. Помнится, некогда было с ним особо возиться, в горнице ждал темный от переживаний и напряженный, как натянутая тетива, Фомин… Избавив прибор, сходный со старинным билетным компостером, от пленки, Тимофеев бегло изучил его состояние. Холод и влага – не лучшие друзья сложной техники. Сморщенной бумаги в кассете оставалось на пару-тройку коротких сообщений, а краска в пишущем узле наверняка высохла. Шансов на успех практически не существовало.

Зачем он это делает? На что надеется? Слова ослепительной гостьи из умопомрачительного и, как выяснилось, несбыточного далека теперь казались ему не более чем дурно прочитанными вслух страницами из низкопробного фантастического романа. Уж он постарался в свое время выкинуть из головы собственное удивительное прошлое, чтобы не мучиться вопросами о туманном будущем! Снова войти в ту же реку было не просто нелегко, а еще и больно. Словно вдруг заныл-задергал давно удаленный зуб мудрости.