Книга Игры с хищником - Сергей Алексеев

Сергей Борисович ушел в спальню, не раздеваясь лег на кровать и только закрыл глаза, как перед взором возник проселок между Ельней и Образцово. Но это был еще не сон, а его фотография, память о нем, своеобразная привычка видеть одно и то же, как видится картина на стене. Он расслабился и подумал, что если сейчас приснится дорога, то надо обязательно досмотреть, чем заканчивается сон. Была уверенность: сейчас можно его продлить, ибо он не испытывал прежнего возбуждения и неприятия, однако зрительная картинка пожелтела, затуманилась, а потом и вовсе померкла. Разум, в последние часы настроенный на воспоминания, опять потянулся к прошлому и согнал начавшуюся было дрему.

Ангелина когда-то предрекла ему карьеру дипломата, но после Мексики, которая так или иначе воспринималась как ссылка, в планах что-то изменилось и Сергей Борисович неожиданно получил назначение в аппарат ЦК, причем на ответственную должность в Секретариат, под непосредственное руководство Баланова. И увидел то, что когда-то пророчил Бажан: партии уже не было, и лишь ее призрачная тень маячила перед глазами.

Но все это было видно лишь изнутри. Великая и могучая система стремительно теряла власть только потому, что утрачивала всякое влияние и переставала быть собственно партией. И как явление, некогда грозное, могущественное, возведенное в абсолют, однако же утратившее силу и веру в себя, становилась жалкой и одновременно трагичной.

Внешне же пока все еще выглядело вполне солидно, дух скорых перемен, ожидание некого обновления скрадывали приближение краха, а начавшаяся перестройка создавала иллюзию свежести и молодой энергии. После пяти лет жизни за рубежом все это особенно бросалось в глаза и вызывало недоумение: почему седовласые старцы, эти жрецы и оракулы, будто ничего не замечают и продолжают делать серьезный, глубокомысленный вид, подчеркивая свою руководящую и направляющую роль?

После нескольких месяцев работы Сергей Борисович сам приехал к Баланову на дачу и там, бродя по знакомым натоптанным тропинкам под вековым сосновым бором, поделился своими впечатлениями.

– Молодец, все видишь, – похвалил тот. – Значит, я в тебе не ошибся. Вот сейчас возьми и напиши статью в «Правду». Изложи как есть и не стесняйся в выражениях. Журналисты потом поправят.

Выносить такой сор из избы в прошлые времена было немыслимо, однако Сергей Борисович согласился и сразу же попросил Баланова перевести его в народное хозяйство, мол, у меня неплохо получалось строить заводы.

– Боишься, обломками придавит? – засмеялся тот. – Погоди, рано еще. Я скажу, когда срок придет. Ты не все посмотрел. На ближайшем Пленуме предложу твою кандидатуру в состав Политбюро. Нам нужны зрячие кадры. А заводы строить еще успеешь.

Столь скорый рост лишь подтверждал выводы Сергея Борисовича, и еще тогда у него возникла смутная догадка, что Баланов давно уже не живет настоящим, а таким образом готовит кадры для будущего, поэтому ищет и изучает новые формы власти.

В сталинские времена за подобную статью, если бы случилось невероятное и она была напечатана, расстреляли бы без суда и следствия. В брежневские – исключили из партии, предали анафеме и полному забвению в какой-нибудь закрытой клинике для умалишенных. Однако в горбачевские ее расценили как проявленную принципиальность, и уже через несколько месяцев Сергей Борисович вошел в состав Политбюро. И лишь оказавшись здесь, внутри закрытой касты жрецов и оракулов, увидел, что не только партии как таковой, но уже и тени от нее не существует: голова ее отчленилась от тела и существовала сама по себе. Ощущения были похожими на те, о которых говорила Ангелина, – игра с воображаемыми предметами в предполагаемых условиях. А положение напоминало игру в поддавки, где побеждает тот, кто проигрывает, и изменить эти правила уже было невозможно. Старцы у руля еще пыжились, надували щеки, но в затылок им уже дышали энергичные люди комсомольского возраста, на первый взгляд взявшиеся ниоткуда, из толпы, но на самом деле кем-то умело, толково подготовленные. Это были те самые голодные молодые волки, которых опасался Герой Советского Союза Бажан, и чем плотнее они подступали к власти, тем ярче ощущался дух капитуляции.

Для того чтобы существовать в такой среде, следовало занять какую-нибудь сторону, чего Сергей Борисович сделать не захотел, оказался в оппозиции и к жрецам, и к хищникам, тогда еще не подозревая, что те и другие вскормлены с рук Баланова, и разница лишь в том, кто с левой, а кто с правой.

Жрецы объявили его изменником и исключили из своих рядов; хищники же, полагая, что отбили жертву от стада, скалились и норовили если не взять за горло, то хотя бы выхватить кусок мяса. Во время этой двойной опалы Сергей Борисович искренне верил, что уходит из власти исключительно по своей воле. И уже в который раз оказывается на улице из чистых побуждений, а вовсе не для того, чтобы заполучить ореол мученика.

Правда, опять на московской улице, по которой ходили демонстрации и носили его портреты.

В этот опальный период он и встретил свою будущую жену, тогда еще студентку Института физкультуры. Вера в то время выглядела как фабричная девчонка, поскольку обнищавшие студентки подрабатывали в кооперативе. Ночью они натягивали на стадионе армейскую палатку, заряжали рисом цилиндр, напоминающий пушечный ствол на стальной станине, запирали специальным затвором и нагревали паяльной лампой. Когда зерно раскаливалось, били молотком по спуску, пушка выстреливала, рис мгновенно раздувался и разлетался по палатке. Потом его сметали вениками, укладывали в формы, обливали сахарным сиропом, и получались козинаки.

Утром приезжал хозяин кооператива, забирал товар и продавал его по всей Москве, выдавая за восточные сладости, только что доставленные из недр Азии, – здесь тоже были свои игры. С началом опалы Сергей Борисович отпустил бороду, чтобы не узнавали на улицах, однако же все равно выходил из дома чаще всего с началом темноты, бегал по тому самому стадиону и занимался на снарядах, чтобы держаться в форме. Однажды припозднился, увидел, как девчонки зачем-то устанавливают палатку, и подошел к ним из чистого любопытства. Пока студентки колдовали над заряженной пушкой, стоял и наблюдал за ними из темноты.

И вдруг увидел одну, очень похожую на Риту Жулину, может, оттого, что сполохи огня от паяльной лампы искажали реальность и будили фантазию. Он так долго смотрел на нее, что, когда пушка выстрелила, девушка подошла и спросила:

– Почему вы глядите на меня как сыч?

В полумраке она еще больше походила на Риту...

– Потому что я Сыч, – признался ошеломленный Сергей Борисович. – У меня в юности было такое прозвище.

В темных глазах мелькнул интерес.

– А что вы тут делаете?

– Летаю.

– Ищете поживы?

– Я же хищная ночная птица. Выбираю жертву, впиваюсь когтями и уношу в свое гнездо.

В это время девушки закричали и засмеялись:

– Дяденька, отпустите Веру! Нам работать надо!

Вера тоже засмеялась и убежала.