Книга Комплекс Ромео - Андрей Донцов

Вот кто здесь главный. Ты, видимо, и с Викой все эти игры замутил, извращенец.

Я остался в комнате с Абдуллой.

Взгляд его фокусировался на одной точке с трудом – казалось, каждый глаз шнырял во всех направлениях самостоятельно. Одет он был в телогрейку, видимо, выданную на стройке, и в водолазку ядовито зеленого цвета. Причем в доме духота, а на улице вообще—то лето.

– Чего сразу не сказал, что с людьми серьезными общался? – затараторил Абдулла. – Колюн сказал, что ты пентюх, на учителя учишься…

– На учителя? – Я удивленно посмотрел на Абдуллу, не сводя глаз с его убегающих куда—то все время зрачков.

– Ты сам – откуда тогда приехал, раз не на учителя?

– Сейчас из Москвы…

– Там кого в Москве знаешь?

Хороший вопрос.

– Серегу Овчинникова, Егорку Титова, Витька Гусева, Андрюху Тихонова знаю, Димона Лоськова, Сережку Семака, Лешку Смертина, Элвика Рахимича, Сенникова Диму, Вадика Евсеева, Аленичева Димку… – я вспоминал не спеша, паузы подчеркивали авторитет моих связей. А чего—то я только по Москве? Этот хер, я вижу, не знает вообще никого.

– Сашку Кержа, Андрюху Аршавина, Димку Сыча, Панова Санька, Славу Малофеева…

– Вскипело, сколько заварки—то бросать, я тебе не Макаревич.

Абдулла сидел словно пришибленный.

– Вся Москва знаешь?

– Вся… Отойди, я сам заварю.

Коля поставил огромную кастрюлю на пол.

– Неси заварку.

Вот они уже и шестерили.

– Я тоже в Москве была. Два раза. Перед армией была один раз. Перед тем как сидела – один раз была. Думала залечь там…

Абдулла заговорил о себе в женском роде. Хорошая у них тут компания. Перспективная.

Коля бросил початую пачку чая на стол и бухнулся на место.

– Кидай всю. Тут нет ни хрена…

– Давай о деле, хватит пиздеть.

– Давай о деле. – Я подошел и врубил приемник на полную громкость. Не столько звучала музыка, сколько раздавалось шипение. Я вернулся к столу, нагнулся и, подняв с пола кастрюлю с кипятком, вылил ему на голову. Перед самым переворотом кастрюли он бросил на мои руки резкий подозрительный взгляд. Сколько врожденной смекалки было в этом взгляде. Крик я подавил, выплеснув в открытый было рот остатки кипятка. Как бабка довыплескивает помои на грядку. Коля упал на пол, издавая какой—то бесконечный стон. По моим расчетам, он должен был сдохнуть от шока, но Коля бессвязно скулил, катаясь по полу какими—то перепадами и сбивая немногочисленную мебель.

Я быстро развернулся к Абдулле.

– Что за шутка… такая… – Он в ужасе смотрел на собутыльника широко раскрытыми глазами.

Наконец Абдулла достал из кармана брюк нож—выкидуху, но отчего—то так и держал его в районе бедра. Как—то стеснительно пряча. Пауза, во время которой мы молча и удивленно смотрели друг на друга, была сценически долгой и выразительной. Что—то мешало действовать, парализовывало наши движения. Я первый понял, что – жуткий запах, который издавало лицо дяди Коли.

Я сделал волейбольный бросок в его сторону. Сбил его со стула, схватив одной рукой за кисть, а другой за горло. Мы упали на пол. Теперь тут катались три тела, шипящих и матерящихся. Два тела выступали в парном разряде, а одно – в сольной программе.

Абдулла и не думал о ноже. Он попытался сдернуть мою руку со своей шеи. Необразованное чмо. Даже фильмов не смотрел нормальных. Каждый ребенок знает, что нужно делать в такой ситуации: упереться рукой в подбородок противника и толкать его вверх. А так… Наша победа. Я взял с пола ремень и довершил начатое.

32

Дядя Коля трясся в тачке, как в седле. Колесо застревало в колдобинах, путалось в траве, утыкалось в давно засохшие тракторные следы. Если бы вы знали, сколько навоза под бдительным оком деда я перевез в школьные годы на такой вот одноколесной конструкции. Как объяснял мне дед Борис, чтобы земля удобрилась по—настоящему, навоз необходимо возить на огород то ли двадцать, то ли тридцать лет. Не похожий ли навоз везу я и сейчас? Сколько лет его надо вывозить, чтобы как—то изменилась наша жизнь? И кто будет этим неблагодарным трудом заниматься? И будет ли он в будущем хоть как—то оплачиваться? Ведь на голом энтузиазме явно долго не протянешь. У меня появился важный информационный повод для второго письма к президенту.

Вдруг справа раздался шум. Ирка бежала через поле мне наперерез. Рядом, счастливо лая, скакала ее пастушечья собака.

Она, оказывается, не бросила бегать, даже лишившись соперника. Наверное, гормоны не давали покоя.

Я попробовал ускориться, дядя Коля весело запрыгал на ухабах, норовя соскочить с тачки. Убежать от Ирки моему кортежу было несколько нереально. Я и без тачки от нее не всегда мог оторваться.

Как Ирка разглядела нас в сумерках – было непонятно… Сюжет почти по Достоевскому. Раскольников катит старуху на тачке и встречает Лизавету.

– А я думала, кого это дядя Дрюня ночью на тачке катает, – весело сказала она.

То есть ничего неожиданного в том, что я катаю дядю Колю ночью на тачке, нет. Видимо, обратно, по нехитрому деревенскому уговору, должен он меня везти. Помирились, подружились, весело проводим время. Это село, блядь, ничем не удивишь.

Ирка долго всматривается в сидящего на тачке дядю Колю. Ощущение из—за сумерек такое, что дядя Коля тоже долго всматривается в Ирку, и они не узнают друг друга.

Тут дядя Коля свалился с тачки, точнее – медленно сполз, не теряя редкое и доселе невиданное мной достоинство трупа. То, чем он абсолютно не обладал при жизни, с лихвою компенсировал на данной стадии. Теперь он словно лежал на боку. Сморщенное лицо стало обрастать какими—то струпьями.

Какая противная, мерзкая рожа.

– А где лопата? – после долгой паузы спросила Ирка—Лизавета.

Вот ведь практичный взгляд на жизнь.

– Так обойдусь, – с достоинством ответил я—Родион.

На самом деле мысль убивать Ирку как единственную (пока) свидетельницу у меня даже не возникла. Она была абсурдна. Наверное, Федор Михайлович Достоевский в своей жизни никого никогда не убивал. Выдумка про убийство Лизаветы – это полная лажа по всем жизненным раскладам. Если человек не обладает криминальным мышлением, а на дело впервые вышел, причем по убеждениям, – ему в голову не придет убирать свидетелей. Скорее, он с ними растерянно и вежливо поздоровается и прочтет какой—нибудь стишок.

Бродского, например, прочтет. Напрасно, что ли, режиссер «Артефакта» Бак так старательно делал из меня единственного российского актера, знающего более десяти стихотворений Бродского наизусть. Ну, или, может, почти единственного. «Тебе это не раз пригодится», – убеждал меня он.

И я прочитал Ирке: