Книга Тишина - Питер Хег

Она не двинулась с места. Он встал.

— Я забыл свои очки, — сказал он, — но по-прежнему помню все наизусть. Письмо начинается так: «Каждому человеку Всевышняя определила свою тональность, и я — клоун Каспер Кроне — нахожусь в той сложной ситуации, что я ее слышу». Я написал это письмо тринадцать лет назад, у меня не сохранилось копии. Сегодня утром я снова увидел его. В твоей квартире. Я так и думал, что найду его там. Поэтому и поехал туда.

— Она ответила тебе, — сказала Стине. — Мать Рабия ответила тебе. Почему ты никак не отреагировал на ответ?

Он двигался вокруг нее по сужающейся спирали — и вот он подошел к ней вплотную. Схватил ее за плечи.

— Это я спрашиваю, — прошептал он. — Откуда у тебя письмо?

— Отпусти меня, пожалуйста.

Голос ее был хриплым, мирным, просительным. Он надавил всем телом, она вынуждена была встать на колени.

— Ты все узнаешь, — проговорила она. — Но не сейчас.

— Нет, сейчас, — сказал он.

— В прошлом мне пришлось кое с чем столкнуться, — ответила она. — Это связано с мужчинами и насилием. Ничего хорошего. Мне очень страшно.

Ее лицо стало серым. И очень усталым. Он сдавил ее сильнее. Что-то неизвестное ему овладело им — он уже больше не принадлежал себе.

— Расскажи о письме, — настаивал он.

Он всегда недооценивал ее физическую силу. Она ударила его ногой, стоя на коленях, вытянув ногу, — сбоку по голени. Удар был таким сильным, что сначала не чувствовалось боли — лишь онемение. Ноги у него подкосились. В детстве она лазала по деревьям и играла с мальчишками — он слышал это. Она схватила его руки во время падения — в результате он не смог выставить их перед собой. Он ударился о землю плечом, как велосипедисты и цирковые артисты, — чтобы уберечь голову. И услышал, как с треском ветки ясеня ломается его ключица.

Он приподнялся и бросился вперед из лежачего положения. Ухватился за ее лодыжку и подтянулся. Пополз за ней, пока они не оказались рядом.

— То, что ты нашла меня, — сказал он, — на берегу, это не было случайностью. Я — часть какого-то большого плана, тебе от меня что-то надо.

Он сжал ее челюсть. Его пальцы нажимали на нервные узлы за челюстными мышцами.

— Моя главная психологическая травма, — сказал он, — состоит в том, что я не могу положиться на женщин. Женщинам всегда надо еще чего-нибудь, кроме любви. Или твоего тела. Или твоей славы. Или денег.

Она высвободила голову.

— Я рада, что мне не надо этого больше скрывать, — сказала она. — Что все дело в твоем теле.

Он снова стиснул ее челюсть.

— Тут что-то еще не так, — продолжал он. — Ты зашла слишком далеко. Сыграла представление, которое тянулось целых три месяца. Расскажи мне, в чем дело.

Он сжал руки.

— Ты все уничтожил, — сказала она.

И тут она ударила его головой.

Вот на это он совсем не рассчитывал. Она попала в самую точку. Не в нос — от этого кровь течет ручьем. И не слишком высоко — туда, где толстая черепная кость. А прямо над переносицей.

Он отключился. Всего на несколько минут, но когда он снова обрел способность слышать и видеть, ее уже не было. Вокруг него были люди, но близко к нему никто не подходил. Приличные граждане, прогуливающие своих собак, злобно косились на него. Он слышал их мысли: они думали, что вот валяется очередной наркоман, насобирал псилоцибиновых грибов на зеленых лужайках и вот, пожалуйста, вырубился.

Ему еще раз придется отрегулировать представление о самом себе. Он ведь всегда представлял, что когда-нибудь обязательно проедет по парку Дюрехавен в карете с принцессой.

Возвращаясь домой, он вел машину одной рукой. Подъехав к вагончику, он некоторое время сидел за рулем не двигаясь. Природа играла последнюю часть «Kunst der Fuge». Из чего он заключил, что больше ее не увидит.

4

Он помнил номер телефона Государственной больницы. Ему хотелось попрощаться. Он позвонил. Трубку снял сам Максимилиан.

— Это я, — сказал Каспер, — я звоню из аэропорта.

— Значит, мы оба собираемся в дальний путь, — ответил Максимилиан.

Некоторое время они молчали.

— Ты помнишь, — спросил Каспер, — как было в моем детстве? Когда мы обедали после утренних репетиций. Всегда в гости приходили дети, и нас, детей, никто не заставлял сидеть за столом, мы прибегали и убегали. Брали с собой еду. Нам не мешали играть. И во время репетиций вы никогда не давили на нас — ни ты, ни мама. Никогда. Я так и не сказал за это спасибо.

Он пытался найти нужное слово, оно нашлось. Оно было старым, outdated, но тем не менее очень верным.

— Уважение, — сказал он. — Всегда присутствовало какое-то уважение. Даже когда вы воевали друг с другом. Даже когда я был совсем маленьким.

Когда Максимилиан снова заговорил, голос его был хриплым, словно у него была жуткая ангина.

— Мы старались. Но, как правило — как правило, недостаточно. Мне больше запомнились ночи. Когда мы уже сняли грим. Когда мы ели. На улице перед вагончиком. И твоя мать уже испекла хлеб. Помнишь?

— Можно было обжечься о корочку.

— В какие-то из этих ночей мы были совершенно счастливы.

Они помолчали — теперь уже в последний раз.

— Когда самолет будет взлетать, — спросил Максимилиан, — о чем ты будешь думать?

— О вас, — ответил Каспер. — О Стине. О той маленькой ученице, которую я искал. Я не нашел ее. А ты о чем?

— О твоей матери. И о тебе. О Вивиан. А потом я представлю, что стою перед выходом на арену. Прямо перед тем, как открывается занавес, когда у тебя все готово к выступлению. Билеты проданы. И тем не менее никто не знает, как все пойдет.

— Никто из нас не должен первым повесить трубку, — сказал Каспер. — Положим трубки одновременно. Правильный выбор времени — это всегда было важно и для тебя, и для меня. Я сосчитаю до трех. И положим трубки.

Он услышал, что за его спиной открывается дверь. За ним пришли. Не оборачиваясь, он медленно и четко сосчитал до трех. Они с отцом синхронно повесили трубки.

Это был Кассандр, за его спиной стояли две женщины. Белые и милосердные, словно «светящиеся существа» Элизабет Кублер-Росс.[61]Но более привлекательные. Имеющие гораздо более определенную половую принадлежность, чем ангелы.

Они склонились над ним. Взяли у него из рук скрипку. Измерили пульс. Закатали ему рукав. Закрепили на руке манжету прибора. Он почувствовал холод стетоскопа на груди.