Книга Коммод - Михаил Ишков

Узник сначала огрызался, дерзил, когда же префект разлил вино, смягчился. Вспомнили Виндобону, совместные рыбалки на Данувии — префект был страстный рыболов. Помянули Кокцею, матушку Матерна. Затем Тигидий сообщил, что получил вызов в Рим и признался, что чувствует за собой вину, ведь это он поймал Виктора на такую простенькую и подлую уловку. Закончил разговор замечанием — мол, наместник скупится на ремонт, так что бежать из этой хибары раз плюнуть. Стены ветхие, решетка едва держится в стене.

Матерн ухмыльнулся.

— Грехами озабочены христиане, а ты, Тигидий, вроде бы никогда не поддавался суевериям? Не с твоей ли помощью Кокцею доставили к императору? Не ты ли один из виновников несчастий, которые до сих пор преследуют меня. Никогда не поверю, что ты способен чувствовать себя виноватым или готов оказать помощь. Хочешь отомстить Фуфидию? Ты уехал, и разбойник тут же сбежал из тюрьмы? А что, если я сейчас проломлю тебе голову и дам деру. Как тогда быть с поездкой в Рим?

Префект ответил не сразу, некоторое время размышлял, потом признался.

— Ты набрался ума, Виктор. Это радует. Однако опыта тебе по — прежнему не достает. Безусловно, в деле Кокцеи есть доля и моей вины, однако зря поглядываешь на дверь — он показал разбойнику лезвие кинжала. — Ты в оковах и тебе со мной не справиться. Прав ты и в отношении Фуфидия. Есть у меня свой расчет. Я просто вынужден предусмотреть пакости, который готовит мне наместник. Как только я появлюсь в Риме, там меня уже будет ждать полный список моих прегрешений. Да, я хочу обезопасить себя, но это не исключает желания и тебе помочь. Ты рассудил верно. Стоит тебе выскользнуть отсюда, и каждому слову Фуфидия будет в Риме ас цена. В этом случае я сумею доказать, что он нерадиво и корыстно управляет провинцией. Ты же окажешься на свободе и можешь считать меня своим должником. Если попытаешься удрать отсюда немедленно, будешь убит. Если доверишься мне и сбежишь через два дня после моего отъезда, найдешь в моем лице надежного и сильного покровителя. Поверь на слово, Тигидий Переннис всегда отдает долги.

Матерн не ответил. Помолчал и префект уже более спокойно продолжил.

— Ты мне нравишься, Матерн. Нас с тобой ловко подсекли на одну и ту же приманку. Блеск власти ослепляет, лишает разума. Мы как мотыльки ринулись на огонь. Если боги будут милостивы ко мне, больше я такой ошибки не допущу. Ты, надеюсь, тоже. Теперь ты сам командуешь людьми и не тебе объяснять, что такое власть и как надо держать людишек в кулаке. Вырвешься из застенка, вволю погуляй по провинции. Однако не забывай об осторожности, гони прочь обиду. Действуй хладнокровно. Выбери звезду и держи путь на нее. Сначала шажками, принюхиваясь и прислушиваясь, потом топай уверенно. Когда войдешь в силу, пинками сметай всех на своем пути. Помни, обратной дороги ни у тебя, ни у меня нет. Если боги на нашей стороне, если мне повезет, ты скоро понадобишься мне, Виктор. Я — твоя надежда. Может, единственная. Ты поможешь мне сейчас, я потом. Ведь рано или поздно римские когорты передушат твоих разбойников как котят.

Пауза.

Переннис допил вино, посмотрел на Виктора. Тот внимательно слушал префекта. Тот закончил.

— Если с побегом все пройдет удачно, отыщи Теренция. Он даст тебе адрес в Массилии (Марселе). Через несколько месяцев, в новом году, пошли туда своего человека. Если я к тому войду в силу, я дам тебе знать, как поступить дальше.

Матерн молчал — смотрел пристально, затаив дыхание. Тигидий после паузы продолжил.

— Сбежать отсюда не трудно. Эта стена с решеткой выходит на улицу. Скажи, к кому в Бурдигале должен обратиться Теренций, чтобы твои люди пригнали лошадей, привязали решетку и вырвали ее. Решай скорее, мне нельзя здесь рассиживаться.

Глава 5

Тигидий Переннис прибыл в столицу за неделю до Сатурналий* (сноска: Сатурналии — праздники и игры в честь Сатурна, отождествляемого с греч. Кроносом. Побежденный Зевсом, он был низвергнут с небес и поселился в Лациуме, где был принят Янусом. В качестве царя научил людей земледелию. Век его правления считался «золотым веком». В эти дни разгульного веселья рабы становились господами, а господа рабами. Они пировали за одним столом). Поспел к самой свадьбе императора, который отверг всех трех девиц, сосватанных ему Клавдией Секундой. Невестой Коммод объявил хорошенькую и глуповатую дочь очень богатого и влиятельного сенатора Фульва Криспина. Старик Криспин держался независимо и в то же время сохранял доброжелательность по отношению к молодому цезарю. Многие в сенате прислушивались к его мнению.

О своем решении император лично известил Клавдию. В письме Луций благодарил ее за хлопоты и, словно оправдываясь, объяснял выбор Криспины соображениями, далекими от забот об устройстве домашнего очага. Частная жизнь не для него. В тех обстоятельствах, в которые богам и Фатуму было угодно ввергнуть его, Луция Элия Аврелия Коммода, сына и внука императоров, личные достоинства и прелести подруги не имеют решающего значения. Новой Фаустины ему не найти. Если откровенно, как перед святилищем Квирина, его сердце давным — давно отдано «милому образу недоступной ему женщины».

«Поверь, Клавдия, римскому императору, которому доступно все, что есть в подлунном мире, эта женщина принадлежать не может. Она живет в неволе и не ведает, что еще десять лет назад разбила ему сердце. Все остальные женщины были и останутся «случайными», так что мне легко жертвовать собой ради блага римского народа».

Тем не менее, он благодарен Клавдии за усердие и желание помочь в таком трудном деле как созидание домашнего очага цезаря.

Внизу листа другой рукой была сделана корявая приписка: «Будь здорова. Л. Коммод», — подтверждающая, что письмо подлинное, писано искренне, от души.

Клавдия показала письмо мужу, поинтересовалась, кто эта неизвестная чаровница, сумевшая овладеть сердцем цезаря?

Бебий, в ту пору собиравшийся в Паннонию на наместничество, задумался, пожал плечами, признался — «понятия не имею». Однако раздумья над сердечной тайной императора до ночи преследовали его. Не давала покоя мысль — зачем это письмо? После возвращения в Рим, после того, как в составе триумфального шествия Бебий проследовал от Марсова поля, мимо цирка Фламиния, через древние Карментальские ворота до храма Юпитера на Капитолии, он с головой погрузился в недра семейства. Мир сузился до границ его богатой виллы, выстроенной на Целийском холме, обязанности — до приятных сердцу семейных и хозяйственных забот. Для радости и удовольствия ему было достаточно видеть вблизи себя жену, девочек, маленького Луция, домочадцев, молосского пса по кличке Хваткий, которого он сам принес в дом щенком. Нашел общий язык с любимцем Клавы и девочек — громадным белым котом, привезенном с востока и купленным женой за бешеные деньги. Это чудовище, презиравшее Хваткого и всех других собак в доме, считало себя не только повелителем всех прижившихся на кухне кошек, но и подлинным хозяином усадьбы, будто в его пушистом теле поселились сразу все пенаты и лары, охранявшие родовое гнездо Лонгов. Однако в присутствии Бебия, который первым присел на корточки и погладил красавца, тот замурлыкал, начал тереться о колени. Даже вечер в присутствии нового цезаря, посетившего его дом вместе с Тертуллом, не нарушил покой. Наоборот, несколько дней Рим только и говорил о чести, которую новый цезарь оказал своему легату. Правда, дальнейшее продолжение дружеской пирушки вызвало в Городе немало кривотолков, но побоище в кабаке уже не связывали с именем Лонга.