Книга Штрафбат - Эдуард Володарский

Глымов и Балясин длинными прутьями начали выкатывать из золы черные обуглившиеся картофелины. Штрафники хватали их, обжигаясь, перекатывали на ладонях, дули, потом разламывали пополам и ели вместе с горелой кожурой.

— Сольцы бы малость — совсем хорошо было бы! — жуя горячую картофелину, проговорил Глымов.

— И так сойдет, — отозвался Балясин и вдруг повернулся к Глымову. — А все-таки не пойму, Антип, хоть убей! Как же ты за эту власть воюешь, ежели так ее ненавидишь?

Глымов не ответил, разломил черную картофелину, положил половинку в рот, стал медленно жевать, прикрыв глаза. Балясин встал и пошел куда-то в темноту. Глымов сразу открыл глаза, резко повернулся и схватил Булыгу за ухо. С силой притянул к себе, зашептал:

— А ты слушаешь, да? Интересно? Может, ты, паря, стучать собрался?

— Да ты что, Антип Петрович? — морщась от боли, ответил Булыга. — Чего ты говоришь-то?

— За что Цукермана подстрелить хотел? Ну-ну, виляй, я же видел, — опять зашептал Глымов. — Он что, заложил тебя?

— Заложил… — через силу выдавил из себя Булыга. — Пусти ухо, больно…

— Так это ты девку снасильничал? Ясное дело, ты… — Глымов оттолкнул его от себя, смотрел на него брезгливо. — Гляди, морпех, душа девки на тебе теперь висит… не отмыться…

— Ты… ты не грози, понял? — держась за ухо, с неожиданной злобой ответил Булыга. — Ты себя отмывай, понял? — И Булыга вскочил, чуть ли не бегом рванул от костра.

Из ночной темноты бесшумно возник священник, уселся рядом с Глымовым, палкой стал выковыривать из углей испекшуюся картошку. Глымов с интересом покосился на него:

— Ты с неба, что ль, свалился, святой отец?

— Именно так, сын мой, — прогудел густым баритоном священник, разламывая картофелину и дуя на нее, чтобы немного остыла.

— Господь тебя нам послал? — повеселел Глымов.

— Именно так… — Священник осторожно откусил от горячей картофелины.

Было ему лет сорок, широкое лицо с носом-картошкой обрамляла окладистая темная борода.

— Слышь, православные! — громко сказал Глымов, и штрафники, сидевшие вокруг костра, повернули головы, стали присматриваться к необычной фигуре священника.

— Вот к нам святой отец личной персоной! Сам Господь его к нам на службу определил!

— Замполита у нас нету, значит, священник сгодится! — раздался веселый голос.

— Он нам зараз все грехи отпустит!

— Братцы, а я видел, как он из автомата по немчуре лупил — будь здоров!

— Я тоже видел! Думал, померещилось! Ну, зверь-мужик!

— Ну, теперь победа за нами!

Священник продолжал невозмутимо есть, словно и не о нем шла речь.

— Как тебя звать-то, батюшка?

— Отец Михаил… — прогудел священник. — И хватит богохульствовать, дурьи головы. Нашли над чем надсмехаться!

— Ты здешний, что ль?

— Здешний. Служил во млыновской церкви Радости Всех Скорбящих.

— Как же тебя коммунисты не замели?

— Два раза арестовывали. Обошлось. Прихожане приходили просить всем миром… — Священник выковырнул еще одну картофелину разломил, неспешно стал есть.

— А теперь что? Церкву-то всю раскурочили?

— Теперь с вами воевать пойду. Как думаете, начальство не прогонит?

— А мы за тебя всем миром попросим, — со смехом сказал кто-то.

Начальник особого отдела армии генерал-майор Чепуров подвинул папку с надписью «Дело № 919» к себе поближе, открыл. На первой странице отпечатано: «Твердохлебов Василий Степанович, 1901 года рождения, член КПСС с 1929 года, майор Красной Армии, был в плену с мая по август 1942 года, из партии исключен в ноябре 1942 года, разжалован в рядовые в декабре 1942 года…»

Чепуров прочитал, побарабанил пальцами по столу, хмуро взглянул на стоящего перед ним майора Харченко:

— Штрафным батальоном командует? Придан дивизии Лыкова?

— Так точно, товарищ генерал-майор.

— Лыков о нем хорошо отзывался.

— Я за ним давно наблюдаю, и фактов накопилось много. С пленным власовцем водку пил и по душам беседовал. Мародерство. Девушку изнасиловали. Антисоветские разговоры. По моему убеждению, замаскированный враг. Да еще священник у него в батальоне объявился.

— Священник? — удивленно приподнял бровь генерал Чепуров.

— Ну да! В рясе ходит, с крестом на пузе.

— Воюет?

— Говорят, воюет.

— Ишь ты, интересно, — усмехнулся генерал. — Надо будет на него поглядеть…

— Я все факты подробно изложил. Для проведения серьезного следствия Твердохлебова необходимо арестовать.

— Экий ты ретивый, майор. Прямо рогами землю роешь. Ты небось всех подозреваешь?

— Партия направила меня на эту работу, чтобы я подозревал всех. Даже тех, кто вне подозрений, — четко отвечал Харченко.

— Заставь дурака богу молиться, он и лоб разобьет, — пробормотал Чепуров.

— Простите, товарищ генерал-майор, не понял… — растерялся Харченко.

— А не надо лезть наперед батьки в пекло, — хмуро проговорил генерал Чепуров. — Посмотрим, изучим и примем решение. Свободен, майор.

— …Вот здесь тебе надо закрепиться, Василь Степаныч, — говорил генерал Лыков, и карандаш обозначил на карте неровную линию. — Фрицы хотят контратаковать. И главный удар придется на нашу дивизию… По крайней мере, таковы данные разведки.

— Пушки в моем расположении будут? — спросил Твердохлебов.

— Противотанковая батарея сорокапяток. Из резерва армии прислали. И получишь для своих бойцов пятьдесят противотанковых ружей, — ответил Лыков.

— Они танками атаковать будут?

— Они всегда на прорыв танками атакуют.

— Гранат противотанковых дайте.

— Получишь, Василь Степаныч, получишь, — заверил генерал.

— И до каких пор держаться?

— Пока соседняя армия генерала Кондратова не перейдет в контрнаступление. Точное время пока не названо. Сколько надо, столько и будешь держаться.

— В батальоне пятьдесят процентов от штатного состава, — сказал Твердохлебов. — В этом проклятом Млынове столько людей потерял…

— И чего ты от меня хочешь? — начал раздражаться генерал Лыков.

— Да ничего я не хочу, гражданин генерал. Держаться можно, покуда живые люди есть, а когда людей всех перебьют, то и держаться некому будет.

— Тебе приказ ясен, комбат?

— Так точно, ясен, — выпрямился Твердохлебов.

— Приступай к выполнению.

В блиндаже комдива было тесно — командиры и начальники штабов полков и артиллерийских дивизионов толпились вокруг стола, на котором была расстелена большая карта-шестиверстка. Твердохлебов протолкался к выходу, вышел на улицу, глубоко вдохнул воздух. За спиной стукнула дверь, и комполка Белянов хлопнул Твердохлебова по плечу: