Книга Антисоветский роман - Оуэн Мэтьюз

Мервуся, дорогой мой, — писала Мила на следующий день после того, как в советских газетах появилась новость об освобождении Брука. — Сегодня 25-е, день твоего рождения, сердечно поздравляю тебя, желаю крепкого здоровья, успеха в работе и личного счастья. Я тебя очень люблю. Я в смятенье. Виктор Луи начал искать меня еще с утра. Я ничего ему не сказала, но газеты все равно поднимут шумиху. Он просил, чтобы я сказала что-нибудь читателям. Может, мне следовало согласиться, но я отказалась. Он говорил какие-то пошлости о нашем героизме, смелости и триумфе. Потом позвонила Лена, из Прибалтики, где она проводит свой отпуск. Звонили Валерий (Головицер) и моя подруга Римма. Еще звонили журналисты из «Дейли экспресс», но им я тоже отказала. То и дело звонят с поздравлениями друзья, они в полном восторге… А я едва держусь на ногах.

Мать Мервина прислала поздравительное письмо, в квартире на Пимлико тоже непрерывно звонил телефон. У дверей толпились репортеры. Пришла телеграмма от Звара. Через несколько дней Мервин получил письмо из налоговой службы, в котором незнакомым почерком было написано: «Рад был услышать вчера хорошие новости».

Дерек и Мервин встретились в «Альберте» обсудить детали. Советское консульство до последнего не желало им помогать; им заявили, что их визы будут готовы только в октябре, тогда они смогут увидеться со своими невестами и назначить дату регистрации во Дворце бракосочетаний. Потом им следует уехать и вернуться в Россию через месяц, когда закончится установленный законом срок для обдумывания и настанет день церемонии. На самом деле все это было ложью — просто раздраженный вице-консул пожелал внести свою лепту в отместку молодому человеку, сумевшему одолеть советскую систему.

Дерек подписал договор с «Дейли экспресс» об эксклюзивном интервью, за что газета оплатила ему авиабилеты и проживание в московской гостинице. Мой отец предпочел все расходы взять на себя и теперь, когда он уже не нуждался в рекламе, старался ее избегать. «Всем нравится быть знаменитыми, но мой публичный образ, если я его имел, был слишком окрашен несчастьем и неудачами. Я оказался скорее жертвой, чем героем», — писал он в воспоминаниях. Кроме того, Мервин надеялся новой книгой возобновить свою академическую карьеру и, быть может, вернуться в «один из двух самых престижных (британских) университетов», так что излишняя шумиха в прессе могла ему повредить.

Самолет с Крогерами на борту должен был покинуть аэропорт Хитроу и взять курс на Советский Союз 28 октября 1969 года, в 11.15 утра. Позднее Мервин узнал, что досрочное освобождение шпионов из тюрьмы «Паркхерст» вызвало патриотическую демонстрацию заключенных, которые в знак протеста ритмично гремели по полу своими железными мисками.

В то же самое утро Дерек и Мервин отправились в советское консульство за визами. Вице-консул приветствовал их официальной улыбкой, попросил подождать и исчез. Пока они ждали и нервничали, Мервин догадался о причине задержки — должно быть, чиновники дожидались, когда самолет с Крогерами покинет воздушное пространство Британии.

Наконец консул возвратился с хорошо знакомыми друзьям голубыми визами. Они были выданы только на десять дней, и Дерек возразил, что это слишком короткий срок. «Десять дней вполне достаточно для того, чтобы жениться и развестись», — сострил советский чиновник.

Уже за полночь они приземлились в полупустом аэропорту Внуково и взяли такси. Остановив машину около двойной арки дома Милы в Староконюшенном переулке, Мервин вышел. Было очень холодно, хотя снег еще не шел. Мервин поднялся по четырем знакомым ступенькам на первый этаж и позвонил в дверь. Ответа не было. Он звонил снова и снова, и тревога его нарастала. Он из Лондона предупредил Милу, что они будут этой ночью. Неужели ее забрали в КГБ для какой-то двойной игры?

Прежде чем делать мрачные выводы, он решил позвонить ей по телефону. Оставив Дерека ждать в такси, он бросился к будке автомата на Арбате. Каким-то волшебным образом у него нашлась двухкопеечная монета, единственная, какую принимали тогда московские автоматы. И телефон оказался исправным и не проглотил монету, и Мила взяла трубку — настоящий парад чудес. Он слышал ее голос здесь так же плохо, как в Лондоне. Мервин пересказывал их разговор по памяти.

— Алло? Мила?

— Да-да? Мервуся? Это ты?

— У тебя все в порядке?

— Да, а что?

— Тогда почему ты не открыла дверь, когда я звонил?

— Я не слышала. Я боялась, что не смогу заснуть, и приняла снотворное.

— О, господи! Снотворное? Именно сегодня? Ну, ладно. Мы с Дереком уже здесь, на Арбате. Будем у тебя через две минуты.

Мила встретила их в дверях, «Маленькая фигурка в цветастом русском халате, сонная, но с выражением ожидания на лице». Они «тепло» обнялись, писал позже мой отец, вспоминая, что не чувствовал «никакого романтического подъема, а только глубокое удовлетворение, что наконец-то были вместе».

Снова вместе в Москве. Мервин и Мила незадолго до их второй попытки пожениться. Октябрь 1969 года.

В романтических книгах, которыми мама зачитывалась в детстве, и в ее любимых пьесах Расина и Мольера на этом обычно и заканчивалась история о влюбленных: на их пути возникали различные препятствия, они отчаянно сопротивлялись силам зла, и наконец все оставалось позади. В последнем акте возлюбленные соединялись. Таблетка снотворного стала бы трагикомическим штрихом, после чего влюбленные, взявшись за руки, поворачиваются лицом к зрительному залу и кланяются. Может, моя мать подсознательно не хотела, чтобы их история закончилась как в романах? Может, она приняла таблетки для того, чтобы не видеть снов в эту последнюю ночь ее прежней жизни, жизни ради чистой любви и воображаемого будущего? И вот это будущее наконец наступило, возвестив о себе настойчивыми звонками в дверь. Настало время открыть ее для новой жизни.

Утром в четверг, 30 октября 1969 года Мервин и Мила проснулись рано. Им предстояла вторая попытка пожениться, и они надеялись, что она будет более удачной, чем предыдущая. Правда, за завтраком они решили — из чувства протеста или, может, морального утомления, — что их наряды не соответствуют перенесенным за последние годы страданиям. Поэтому Мервин облачился в старый твидовый пиджак и брюки, в которых он читал лекции, а Мила отложила платье, привезенное моим отцом из-за границы, и надела повседневную юбку и блузку. Они захватили купленные пять лет назад золотые кольца и на такси отправились во Дворец бракосочетаний, заодно решив отказаться и от обычного празднования с шампанским.

К десяти на улицу Грибоедова съехались все участники церемонии бракосочетания — Мила, Мервин, племянница Милы Надя, ее муж Юрий, двое друзей Милы, а также Дерек, Элеонора и ее сестра. Ленина и Саша не пришли — для Саши, учитывая его должность в Министерстве юстиции, это было слишком рискованно. Собралась большая толпа репортеров, среди которых был и Виктор Луи. Формальности прошли гладко. Мила и Мервин отдали свои паспорта, затем вошли в большой зал с красными драпировками и белым бюстом Ленина, где толстая матрона прочла им клятвы верности, принятые в Советском Союзе. Через пять лет и пять месяцев неослабевающей борьбы Мервин наконец надел кольцо на безымянный палец Милы.