Книга Проводник - Вячеслав Варин

Мой разум пасовал, не в состоянии постичь абсурд, не в силах применить к нему даже простейшие размерные категории. Оно было гигантским, размером с небоскреб, и в тот же момент ничтожно малым, как бактерия.

Все искажалось вокруг него. Пространство волновалось и мерцало, будто я смотрел сквозь испарения бензина. Как мухи над кучей падали, роились в этом искажающем поле мириады светящихся спор — его неисчислимая свита. Я догадался, что это — одно из многих средств его восприятия, если слово «восприятие» вообще применимо по отношению к такому существу. Я априорно не мог постичь большинство необходимых образов, а если даже допустить, чтобы это вышло — мозг не справился бы с понятиями.

Я понимал одно — что вижу. Предтеча. Главный враг человечества, мерзкое и чуждое по своей форме и сути, запредельное по своему могуществу порождение бесконечной тьмы и холодных глубин Вселенной. «Порождение» — это если он вообще когда-то появился, а не существовал вне времени.

Ужас и ненависть — они пронзили меня насквозь.

Такого ужаса и такой остро направленной ненависти я не ощущал никогда. На поверхность моего сознания было вытащено нечто, заложенное в каждом человеке генетически. Все известные обществу представления о темных силах, демонах, преисподней и Конце света уходили своими корнями к этому прообразу.

Воля моя оказалась попросту не готова справиться с обрушившимся потрясением, оказалась не то чтобы сломлена — она отключилась. Споры приближались ко мне, а я безучастно стоял, парализованный, находясь словно в глубоком трансе.

Их прикосновение отозвалось во мне резкой болью — будто бы меня полоснули скальпелем в районе шеи.

И моя ментальная защита сработала, отбрасывая эту мерзость. Место, в котором я ощутил боль, позволило мне заново осознавать себя.

Видение пропало.

Закричав, я вернулся в реальность — но на мой крик никто не обратил внимания. Все веселились…

Я ощупывал шею, которая пылала огнем, ожидая обнаружить там кровь, рану или ожог, но ничего подобного там не было. Боль, которая меня пронзила, оказалась фантомной. Несчастные, которым ампутировали руки или ноги, чувствуют такую в конечностях, которых уже нет…

Я понял, почему это произошло. Путешествуя по толпе следом за одним культистом, я не заметил другого. Он коснулся моей шеи, вот в чем была причина.

Как ни в чем не бывало, он продвигался дальше.

Я увидел рослого метал-хэда, держащего свою девушку на плечах. Шлемник как бы невзначай коснулся его руки, а затем спины девушки — там, где куртка задралась, открывая кожу.

Я читал их мысли. Они ничего не ощутили, но их ауры вспыхнули на мгновение — я это видел, и это не было игрой света, — и затем померкли до нормальной яркости. Черные прожилки пронизали ауры — словно грязные нити… А затем померкли, исчезая.

Испытав наслаждение, сравнимое с оргазмом, культист шел к следующим. Он касался людей — всюду, где можно было дотронуться не до одежды, а до кожи, — и я видел его прыщавую рожу, расплывшуюся в ни с чем не сравнимом удовольствии.

Ярость прилила к моим вискам. Передо мной была не просто безмозглая марионетка — это было гнусное, продавшее душу животное, паразит, ковыляющий на ходульных инстинктах от одной жертвы к другой. Меня захлестнуло желание уничтожить эту извращенную мразь — здесь и сейчас, немедля. Я был безоружен, но оружие мне и не требовалось. Я был готов свернуть его хлипкую шею голыми руками — и убивать дальше, всех их, одного за другим.

Но мне оказалось по силам подавить эту ненависть. Было не то место и не то время.

Жатва… Теперь, в свете произошедшего, передо мной предстала общая картина.

Предтечи находились далеко — в нашей Галактике или другой, в этом пространственно-временном континууме или за гранью иной Вселенной, — но они приблизились уже достаточно, чтобы оказывать какое-то непонятное воздействие. Нужно было лишь правильно направлять их поля.

Их распределение было выстроено сетью, пирамидой. Верхняя ее часть скрывалась в темноте — то, с чем я столкнулся, начиналось не с самой верхушки. Где-то там внимание Предтеч направляли на «жрецов». Со знакомства с одним из них, Вурдалаком, все и началось.

Он находился в среднем звене — проводил ритуалы, которые перенаправляли поля с него на следующих исполнителей. Те становились нижним звеном, пешками, выполнявшими функции, схожие с действиями корректировщиков артиллерийского огня. Предтечи следили за «координатами», которые те указывали им прикосновением, — и направляли свои поля на обычных людей.

Отсутствовал только последний кусочек мозаики. Какие последствия это несло людям? По увиденному ясно было одно — ничего хорошего.

Выяснить это было уже другим делом, упирающимся во время, которое потребуется Наблюдателям. А сейчас я стал единственным обладателем информации о глобальной затее Культа. Эти сведения нужно было как можно быстрее донести до Ордена. Мне следовало немедленно сворачивать наблюдение, уходить, созваниваться с Магистром, а затем дублировать устное донесение отчетом формы «Девятьсот», предусмотренной для сверхважной информации. Такие действия диктовал Сто Тридцатый параграф Устава.

Но я не мог ему подчиниться.

Я знал, что происходит в конце каждого выступления «Призрачного Сияния». Таня обязательно спустится к зрителям, принимая цветы, пожимая руки и раздавая автографы… И тогда до нее дотянутся грязные пальцы одного из этих мерзавцев, целой стаей шныряющих по толпе.

Приняв решение, я двинулся к турникетам, ограждавшим сцену. Они качались под неистовым напором фанатов. Расталкивая зрителей, я приблизился к музыкантам — так близко, насколько это удалось.

Сейчас я был слабее, чем обычно. Кровавое безумие этого дня оставило от меня лишь крохи. Я слишком много следил, бегал и стрелял — и был высушен досуха физически. Я истратил почти всю свою ментальную энергию на взлом защиты Беса и Регины, сканирование их памяти, копание в голове Маровски, бесконечное усиление восприятия, чтение мыслей и аур… Сейчас мне требовались все мои способности — и я не знал, хватит ли их.

Остановившись, я расслабился и закрыл глаза. Я принялся стягивать мысли в тугой клубок. Минуты тянулись. Я вспоминал все моменты, когда моя сила торжествовала, когда разлеталась осколками ментальная защита врагов, когда они извивались под моим взглядом, выжигающим связи между синапсами. Я оживлял в памяти все то гнилое зло, свидетелем которого мне пришлось стать — и черпал в этих картинах силу.

Ненависть.

Она позволила напрячься — как метателю ядра, застывшему в последний момент, когда рука с тяжким спортивным снарядом отведена назад. Оставалось выложить себя в рывке, чтобы устремить его к цели.

Я открыл глаза и нанес удар.

Он предназначался Маркусу, тому самому добродушному ударнику, который забирал нас с Таней с кладбища. Разгром — таков был его сценический псевдоним, и он ни в чем не был виноват.