Книга Дневник горничной - Октав Мирбо

Однажды я, преодолевая свое отвращение, подошла к ней и спросила:

Как вас зовут?

Луиза Рандон.

Я бретонка — из Одиерна… А вы, кажется, тоже бретонка?

Удивленная, что с ней заговорили, и подозревая оскорбление или насмешку, она ответила не тотчас… Она засунула палец в нос и молчала. Я повторила свой вопрос:

— Из какой части Бретани вы родом?

Тогда она посмотрела на меня и, увидев, без сомнения, что в моих глазах не было ни злости, ни насмешки, решилась мне ответить:

— Я родом из Сен-Мишель-Грева… возле Ланиона.

Больше я не находила, что ей сказать… Ее голос меня отталкивал. Это не был человеческий голос, это было что-то хриплое, разбитое и прерывистое, как икота… Что-то у нее в горле переливалось, когда она говорила. При звуке этого голоса куда-то ушла вся моя жалость… Все-таки я продолжала:

— А ваши родители еще живы?

Да… у меня есть отец… мать… два брата… четыре сестры… Я самая старшая…

А чем занимается ваш отец?

Он — кузнец.

Вы бедны?

— У моего отца есть три дома… много земли… три молотилки…

Значит, он богат?

Конечно, богат. Он возделывает свои поля, свои дома он сдает в наем, со своими молотилками он разъезжает по деревням и молотит хлеб у крестьян, а в это время мой брат работает в кузнице.

А ваши сестры?

У них красивые головные уборы с кружевами… и богатые, вышитые платья.

А у вас?

У меня ничего нет.

Я отступила немножко, чтобы не чувствовать этого зловония, которое шло из ее рта при разговоре.

Почему же вы служите? — продолжала я свои расспросы.

Потому что…

Почему покинули вы родной край?

Потому что…

Вы не были счастливы дома?..

Она отвечала очень быстро, слова перекатывались у нее в горле, как по камушкам:

Мой отец бил меня… моя мать била меня… сестры меня били… все меня били и заставляли исполнять все работы в доме… Я вырастила моих сестер…

За что же били вас?

— Я не знаю… просто, чтобы бить… Во всех семьях всегда есть одна, которую всегда бьют… так себе… неизвестно почему…

Мои вопросы уже не смущали ее. Она прониклась ко мне доверием…

А вас… разве ваши родители не били?

Конечно, били.

Вот видите… это всегда так…

Луиза больше не ковыряла в носу; свои руки с изгрызенными ногтями она положила себе на колени. Вокруг нас шептались… Смех, спор, жалобы мешали другим слушать наш разговор…

Но каким образом попали вы в Париж? — спросила я после некоторого молчания.

В прошлом году, — начала рассказывать Луиза, — в Сен-Мишель-Греве жила одна дама из Парижа с детьми; они купались там в море. Я предложила ей свои услуги, потому что она рассчитала там свою служанку, которая ее обкрадывала. А потом она взяла меня с собой в Париж… для ухода за ее отцом, стариком и калекой, так как у него были парализованы ноги…

И вы не остались на вашем месте? В Париже далеко не так легко устроиться…

Нет, — ответила она протестующим тоном. — Я осталась бы охотно там, дело было не в моем нежелании оставаться… Но там кое-что вышло…

Ее тусклые глаза странно осветились. В них блеснул луч радости и даже гордости. И вся она выпрямилась и почти преобразилась…

— Да, там вышли неприятности, — повторила она. — Старик приставал ко мне с грязными предложениями…

Одно мгновение я была как бы оглушена этим открытием. Возможно ли это? В ком-то, хотя бы в грязном и развратном старике, это уродливое создание, эта чудовищная насмешка природы, этот безобразный кусок мяса возбудил желание!.. Кто-то хотел целовать эти гнилые зубы, чье-то дыхание хотело слиться с ее зачумленным дыханием… Боже мой! Как же ужасны люди! Какое страшное безумие — любовь… Я посмотрела на Луизу. Но блеск в ее глазах уже потух… Ее зрачки опять приняли мертвый вид серых пятен.

А давно это было? — спросила я.

Три месяца…

И с тех пор вы не нашли другого места?

Никто больше не хочет меня взять… Я не знаю, почему… Когда я вхожу в бюро, все дамы при виде меня кричат: «Нет, нет… этой я не хочу!» Какой-то рок тяготеет надо мной, без сомнения… Потому что в конце концов я ведь не уродлива… я очень сильна… я хорошо знаю свое дело… и я очень прилежна… Если я мала ростом, то ведь в этом я не виновата… Нет, несомненно, меня преследует судьба…

Как же вы теперь живете?

В меблированных комнатах; я убираю там весь дом и чиню все белье. За это я получаю соломенный тюфяк, на котором сплю на чердаке, и один раз в день, утром, поесть…

Значит, были еще более несчастные девушки, чем я!.. Эта эгоистическая мысль вернула в мое сердце исчезнувшую было жалость к несчастной Луизе.

В эту минуту дверь передней раскрылась. Резкий голос г-жи Пола Дюран позвал:

Мадемуазель Луиза Рандон!

Это меня зовут? — спросила у меня Луиза, испуганная и дрожащая.

Ну да… вас… Идите скорей и пошли вам Бог удачи на этот раз…

Я взобралась на скамейку и открыла форточку, чтобы видеть сцену, которая сейчас должна была произойти… Никогда салон г-жи Пола Дюран не казался мне более грустным, а между тем один Бог знает, как леденела у меня душа каждый раз, когда я входила туда!.. О! эта голубая репсовая мебель, пожелтевшая от долгого употребления, эта большая книга, разложенная на столе, покрытом тоже голубой репсовой скатертью, скрывавшей чернйльные пятна и полосы на нем… И этот пюпитр, на почерневшей поверхности которого локти господина Луи оставили более светлые и блестящие места… И буфет в глубине комнаты, в котором было расставлено стекло, купленное на ярмарке, посуда, доставшаяся г-же Пола Дюран по наследству… И на камине, между пожелтевшими фотографическими карточками — эти часы, которые своим раздражающим нервы тик-гак, казалось, делали дни и более длинными, и грустными… И эта клетка в виде купола, в которой две тоскующие канарейки раздували свои больные перья…

Но я стояла и смотрела туда не для того, чтобы составить опись вещей, находящихся в этой комнате, которую я знала — увы! — слишком хорошо… Хорошо знакомо было мне это мрачное помещение, такое трагическое, несмотря на свой внешний вид буржуазного довольства, которое много раз мое сумасшедшее воображение представляло себе зловещим местом продажи человеческого мяса… Нет… я стояла здесь для того, чтобы видеть Луизу Рандон в схватке с покупательницей рабынь…

Луиза стояла там у окна в тени, с опущенными руками. Густая тень закрывала как бы вуалью ее безобразное лицо и как бы увеличивала еще больше уродство ее короткой, толстой фигуры… Резкий свет освещал ее низко спущенные волосы, обрисовывал искривленные очертания ее плеч, груди и пропадал в черных складках ее жалкой юбки… Какая-то старая дама разглядывала ее. Так как эта дама сидела в кресле, то я видела только ее спину — неприятную, враждебную спину и злой, жесткий затылок. Я видела также ее черную шляпу со смешными перьями, ее черную ротонду, подбитую серым мехом, ее черное платье, подол которого лежал на ковре… Особенно хорошо я видела ее руку на коленях, одетую в черную вязаную перчатку, узловатую руку ревматички, которая медленно двигалась и, то сжимая, то разжимая пальцы, мяла материю платья, как когти зверя живую еще добычу… Стоя возле стола, держась прямо и с большим достоинством, г-жа Пола Дюран ожидала результата переговоров.