Книга Против ветра! Андреевские флаги над Америкой. Русские против янки - Владимир Коваленко

Два целых врага близко подходить опасаются. Даже если видят, что систершип «Невского» пробил, результат никак не прибавляет бодрости. Зато они зашли с наветрия и демонстрируют огонь на рикошетах. Русские тоже так умеют — но не с подветренной стороны и не коническими снарядами! Потому приходится продолжать ставшую привычной навесную пристрелку.

Доклады о повреждениях стекаются в рубку, как в копилку. Вот рухнул боевой марс. Нет шести человек, а с ними картечницы. Заклинена броневая ставня у одного из орудий. Центральное ретирадное обходится уменьшенным расчетом — в открытый порт залетело ядро, ударило в поданные к следующему выстрелу картузы с порохом. Хорошо, что каждый выстрел подается из-под палубы. Отметить корабельного интенданта приказом, представить к награде. Как его зовут-то? Совершенно неприметный офицер, от повышений отказался… Еще, помнится, чуть не запил после ошибки с зарядами для разорвавшейся семидюймовки.

Тогда он подал наверх нужный вес, но слишком мелкий порох. Такой дает более сильное давление внутри ствола. Но Адам Филиппович с ним поговорил как человек… а Алексеев потребовал придумать что-нибудь, чтобы подобная история не могла повториться в принципе. Теперь картузы разного веса и разного пороха не только мечены разным цветом, но и хранятся в разных отделениях.

С кормы несет паленым. Докладывают: все в порядке, всего лишь краска, но дым затягивает в орудийные порты, цели почти не видно. Ответ… французские броневые плиты крепче английских, на двух кабельтовых обычным зарядом не пробиваются! А вечно бить тройным — остаться без пушек. Так что теперь — бомбы, авось разнесут все, кроме брони. И — ждать темноты, а под покровом ночи улизнуть. Соединиться с «Буслаевым»… Тогда и решать: закончилась ли операция, и если да, то чем?

По палубам, сверху вниз — радостный вопль. На одном из преследователей заваливается мачта. От нее торопливо избавляются, но тут позади вспыхивает зарево. Под громовое «Ура!» рука сама стягивает фуражку. Горящий броненосец не был поврежден легко. Просто команда пыталась отстоять корабль и продолжить бой — до конца.

Потом расскажут, что, сочтя пожар не слишком опасным и желая продолжить бой, французский капитан слишком поздно отдал приказ о затоплении погребов. Пламя достигло пороха раньше, чем вода. Желая помочь товарищам, корабль погиб — и у уцелевших не хватило духа продолжать бой. Сражение при Метаморосе завершилось.

Немилосердно жжет тропическое солнце. Над закопченными бортами усталого броненосца — стук топоров. Команда наспех заделывает пробоины, пока — деревом. Корабль идет в Галвестон, единственный порт Конфедерации, до которого хватает запасов угля. Чем интересен порт? Во-первых, это морские ворота Техаса, края мужественных скотоводов, способных десятками противостоять тысячным ордам Санта-Анны. Во-вторых, из него блокадопрорыватели зачастую ходят не в нейтральные порты, а в другие порты Конфедерации. Правда, это в основном правительственные суда. В-третьих, его брали янки… но как захватили, так и отдали. То, для чего каролинцам понадобилась помощь русских союзников, техасцы проделали сами — без броненосцев, без тяжелых пушек. Достойные люди, с которыми весьма интересно будет познакомиться.

На крыше каземата шепчет песню тропиков теплый ветер, дрожит от жара над покрытыми копотью железными плитами. На крыше броня самая тонкая, всего один дюйм, но по ней звенят башмаками все, кто свободен от вахты и ремонтных работ. Бока каземата прикрыты восемью дюймами, но плиты там точно такие же, только над дубовой и тиковой подкладкой аж четыре слоя — длинными полосами крест-накрест. Там — двухдюймовые плиты встык, самое толстое железо, какое только прокатывают в Конфедерации.

И какая разница, если недавно ровные бока броненосного крейсера покрыты горелыми пятнами и выбоинами, сквозь которые, словно солома из рваного тюфяка, лезут острые щепы? Внизу-то хуже. Никакая вентиляция не спасает. Железо кусается жаром. Вот потому никаких босых ног, обычных на деревянных кораблях, и старший помощник нарушение обычаев не то что не пресекает — поощряет.

Сейчас он выкроил минутку и вновь занял пост по боевому расписанию — совершенно пустую резервную рубку. Кому охота жариться в железной коробке? Разве тому, кто не желает чужих глаз. Это у капитана есть личный салон, старшему же помощнику уединение не положено.

А вот и письмо. То, которое Адам Филиппович Мецишевский перечитывает, наверное, в десятый раз. Пытается отыскать в душе хоть какие-нибудь чувства, кроме смешанного с разочарованием удивления, да горькой, детской обиды. Такой пронзительной, что слезы на глаза не наворачиваются: плакать нужно кому-то, а кто пожалеет, когда самый близкий человек, оказывается, понимает тебя не больше, чем ножка от стула, и куда меньше, чем подушка. В которую ты и разревешься, как только добежишь до кровати.

Слова. Всего лишь слова, добравшиеся до тебя за тысячи миль, через недобрые моря и перекопанные линиями траншей земли.

«Если надумаешь вернуться — знай, грязный изменник, удавку для тебя я уже намылила! Ни пули, ни кинжала, ни даже яда ты недостоин… Из-за таких, как ты, Отчизна остается в рабских оковах».

Бумага бьется в руке плененной птицей. Какая разница? Он знает злые строки наизусть. А капитан, к сожалению, славно выучился читать чужие лица.

— Дома плохо, Адам Филиппович? Но Варшава же тыл…

Про то, что из-за этого тыла три континента полыхнули, как чаши с пуншем, не уточнил. И верно — не было бы Польши, нашелся бы другой повод.

— С родителями все хорошо, — откликнулся Мецишевский.

Алексеев уловил недоговоренность. Вот холера ясновидящая!

— А-аа что невеста-а? Ждет?

Последнее время Алексеев, когда беседует вне службы, растягивает слова. Обычные русские слова, но на тех же звуках, что смакуют в своей речи чарлстонцы. В борта хлещет мелкая зыбь, хлесткая, словно отвешенные узкой девичьей рукой пощечины. Белая кожа, белое платье, белые цветы грушевого сада… Где женщина, где родина? Перемешались. И ведь известно: вернуться, обнять — постучит кулачками в грудь и простит своего негодяя. Что женщина, что страна. Она не виновата. Ее подучили.

Только капитан Сторм, лев чарлстонских ужинов, прав. Не стоит опираться на хрупкую трость. Не стоит верить записному мошеннику. И не стоит жениться на дуре!

Адам разжал руку. Письмо отправилось на свободу, навстречу небу и волнам. Это хорошо, это очень хорошо, что отныне старшего помощника броненосного крейсера «Александр Невский» на берегу никто не ждет. Теперь по волнам жизни его ведет только честь. А к деве в белом он вернется — не к глупой соседке, а к несчастной, обманутой родине, которую истинные предатели вынудили сражаться против собственных интересов. Вот с ними он посчитается. За все. Как в старые времена вольностей и усобиц. Огнем и мечом!

Серьезное лицо.

— Не ждет, Евгений Иванович. В том и дело. Не ждет… но ответа заслуживает. Вечером напишу.

Слова найдутся. Выльются на бумагу. Такие, что пойдут ходить в списках, выплеснутся на газетные страницы. Морской офицер, сам того не подозревая, сделает решительный шаг в большую политику.