Книга Наследник - Михаил Ахманов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Она легла и думала, что не глаз не сомкнет после дневных треволнений, но уснула крепко, и привиделось ей, будто венчается она в Смоленске, в Успенском соборе, а с кем венчают – не разглядеть, только человек ей этот дорог. И не просто дорог, а так, как бывает единожды в жизни, на разрыв души! И платье на ней белое, и фата прозрачная, и белые розы в руках, и плывет в вышине малиновый колокольный звон, нежный и хрупкий, как девичьи мечты…
Тут ее и разбудили. Рудик стукнул в дверь и крикнул: вставай, Ксюша, командир вернулся и Константина Ильича привез! Она вскочила с захолонувшим сердцем.
Возле города Пекина ходят-бродят хунвейбины
Владимир Высоцкий
Ата-Армут, 15–17 мая
В город приехали в восьмом часу утра, на двух джипах из полковничьего автохозяйства. Водители, которым Азер наказал гнать со всей возможной поспешностью, доставили их во двор, к черному ходу, и Флин с Перфильевым подняли Костю на руках, чтоб не светиться у лифтов. Раздели его, обтерли губками и положили в номер Каргина. Булат сообщил, что есть у него знакомый врач-хирург, Фарук Шахидов из военного госпиталя, настоящий табиб и мастер по резаному и стелянному, а к тому же молчаливый, как плита на кладбище. Позвонили Шахидову, тот не замедлил приехать с надежной медсестрой, наложил гипс, привел в порядок костино лицо, пообещал, что ноздри заживут и, оставив его на попечение Ксюши, тут же занялся другими пациентами. Флинту зашил порез на предплечье, Файхуддинову забинтовал ладонь, по которой звезданули прикладом, Каргину и Балабину, поймавшим пули, уврачевал какой-то мазью чудовищные синяки на ребрах. Что до Перфильева, то он был цел и невредим, ходил веселый, хлебал из бутылки польскую водку и все искал подходящую баночку, чтобы эмирово ухо заспиртовать. Приметное ухо, с золотым кольцом-сережкой, а на кольце – надпись по ободку, то ли на арабском, то ли на персидском.
Решили, что Прохорову будет лучше в люксе, рядом с Ксенией и около своих, а прежний его номер займет Файхуддинов, поставленный официальным порядком на довольствие. Отдав приказ по этому поводу, Каргин послал Рудика к Камилю-аке, управляющему отелем, с радостным известием, что падишах и сиятельный бек решил-таки переселиться в президентский номер, только без помпы, без девичьих плясок, поклонов, цветов и бутылок шампанского. Но без цветов и поклонов не обошлось: ключ Камиль-ака вручал сам, не забыв добавить, что бар и холодильники в президентском номере набиты под завязку, что на столе в гостиной – букеты и подносы с фруктами, а в ванной плавают розовые лепестки. Это уже лишнее, сказал Каргин. Тропа излишеств ведет во дворец мудрости, возразил управляющий, хватаясь за сумку и черный чемоданчик Каргина. Но чемоданчик Перфильев отобрал, заметив, что в нем секретные документы, и всякому, кто к ним притронется, он передвинет глаза на лоб.
Они переселились наверх, в чертоги с двумя спальнями, гостиной, кабинетом, приемной и кордегардией.[52]Перфильев прикончил польскую водку, отыскал в баре финскую, вытащил из вазочки букет, налил спиртное и бросил туда ухо эмира Вали. Финскую водку тоже прикончил, пробормотал: «Пока русские пьют, они непобедимы» – и завалился спать.
Каргину спать не хотелось. Возбуждение медленно покидало его, сменяясь другими заботами, касавшимися родственного долга и занимаемого им поста. Он позвонил в Краснодар, поболтал с матерью и Кэти, попросил, чтобы позвали отца, и сообщил ему, что Федор Ильич – классный мужик, отлично ориентируется в местной обстановке, а из гранатомета стреляет словно бог. Это где же вы с ним стреляли? – заинтересовался Каргин-старший, и младший пояснил, что на ранчо полковника Азера взбесились страусы, а страус – птица серьезная, ее «калашом» не возьмешь, а только гранатой или, к примеру, миной. «Ну-ну, – сказал отец. – Ты узнай у Федора Ильича – может, у него динозавры водятся? Так я приеду, вместе постреляем».
Они захохотали, причем отец смеялся с заметным облегчением. Повесив трубку, Каргин передвинул к себе чемоданчик, прикинул, который час теперь на Тихом океане, и связался с островом. Там царила глубокая ночь, и Халлоран, по-видимому, спал, хотя и жаловался в прошлый раз на бессонницу. Лицо на экране было, однако, знакомым – Пит Вильямс, из группы дежурных секретарей.
– Разбудить босса, мистер Керк? – Физиономия Вильямса начала смещаться к верхнему краю экрана – похоже, он приподнимался.
– Не надо. Не тревожьте его.
– Он велел будить, если вы позвоните.
– Все равно не стоит. Передайте ему, что берет не подвел.
– К-какой берет? – с недоумением переспросил секретарь.
– Это не важно. Он знает.
Расставшись с тихоокеанской звездной ночью, Каргин вызвал штаб-квартиру в Калифорнии. Тут было раннее утро, но Холли Роббинс уже сидела за столом, рассматривая в зеркальце пудреницы свои искусственные зубки. Ничуть не смутившись, она одарила Каргина сияющей улыбкой.
– Рада вас видеть, шеф. Выглядите просто на миллион долларов! Есть приятные известия?
– Есть, Холли. Командор на месте?
– Нет, к сожалению, нет. Могу связать вас с мистером Ченнингом, или с Диком Баррелом из технической дирекции, или…
– Они не в курсе наших дел. Где Мэлори?
– В данный момент он в воздухе, сэр. Летит на Таити, на конференцию стран тихоокеанского региона по разоружению.
– Холли, помилуй бог! Неужто мы собираемся разоружиться и прикрыть лавочку?
– Ни в коем случае. Мы только хотим контролировать этот процесс, чтобы он двигался в правильном русле. Пусть разоружаются за счет наших конкурентов. – Холли ослепительно улыбнулась и добавила: – Если мистер Мэлори нужен вам срочно, я попытаюсь с ним связаться.
– Нет, не хочу вас затруднять. Передайте командору, что проблема с пленными решилась, и я продолжаю заниматься главным туранским вопросом. Возможно, мы справимся с ним в ближайшие дни – скажем, через неделю. К этому времени я буду в Москве, и мне нужны материалы о ситуации с остальными точками.
– Предварительная информация уже готова, – сообщила Холли. – Я направлю ее шифровальщикам и перешлю вам в течение часа.
– Что бы я без вас делал, лучезарная моя, – восхитился Каргин. – Жду! Кстати, не повысить ли вам оклад?
– Ах, Алекс, вы так милы! Но я получаю столько же, сколько руководитель госдепартамента, и требовать больше было бы нескромно.
Экран погас. Спать Каргину по-прежнему не хотелось. Послонявшись из комнаты в комнату, он осел на диване в гостиной и включил телевизор.
Попал удачно, на программу новостей, международных и местных. Международные в Армуте, как и в Москве, делились на две части, из ближнего и дальнего зарубежья. Тут это выглядело странноватым – от северных отрогов Копетдага было много ближе до Персии, Ирака, Индии и даже до Китая, чем, например, до Белоруссии, настойчиво пытавшейся вступить в конфедерацию с Россией. Выслушав комментарий по этому поводу, Каргин затем обогатился и другими новостями: о кражах российского газа на Украине, о дальневосточном рыбном пиратстве, о шариатских судилищах в Чечне, о двухголовых телятах, рождавшихся в окрестностях Чернобыля, о древних домах Петербурга, которые горели или рушились от ветхости, о вредном влиянии волжской воды на репродуктивные способности и о русских изгоях, бежавших из Латвии, Литвы и Эстонии. Новости были как на подбор черные, мрачные, жутковатые, и в этом ощущался тайный смысл: мол, не так уж все плохо в Туране, под крылышком туран-баши. Что касается дальнего зарубежья, то там дела обстояли еще печальней: в Турции, Чили и Сицилии – землетрясения, в Британии и Испании – разгул ирландского и баскского сепаратизма, в Японии и Мексике – тайфуны и цунами, в Канаде – лесные пожары, в Штатах – депрессия, и всюду индекс Дэви-Джонса[53]едет вниз. Сплошные бедствия, катаклизмы и катастрофы… Но самая ужасная – в Нанкине, где взорвался цех по производству твердого ракетного топлива. Конечно, не сам собой, а в результате диверсии, осуществленной тибетскими мятежниками или уйгурскими отщепенцами. Тех и других уже поймали, судили и повесили, а съезд КПК, созванный в срочном порядке, данную меру одобрил.