Книга Обман - Валерио Эванджелисти

— Ульрих, я знаю, что ты здесь! Подай же знак!

Ответа не последовало, только содрогнулись и застучали все находившиеся в комнате предметы. Мишель понял, что дело дошло уже не просто до угроз: это был вызов. Борясь со страхом, он скрестил руки на груди и выступил на середину комнаты.

— Я опубликую все свои пророчества, Ульрих, — отчеканил он, сверля глазами невидимого врага. — И никакой демон не сможет этому помешать, даже ты.

Стук прекратился. Плащ упал на пол. Кольцо еще немного покрутилось, потом с тихим звоном улеглось на столе и замерло.

ВОЕННАЯ ХИТРОСТЬ

Приводя себя в порядок, Катерина думала, сколько же лет она не занималась любовью. Много, и никогда ей еще не было так хорошо. Быть может, необычайные обстоятельства придали особый вкус событию, которое в юности было ей неприятно, а в зрелые годы воспринималось как абсолютно лишнее. Отчасти в этом была заслуга деликатного и чуткого партнера. Мишель Серве отвернулся, чтобы натянуть штаны, потом с нежностью посмотрел на нее:

— Благодарю вас, друг мой. Я знаю: чтобы прийти ко мне в тюрьму и удалить стражу, вы заплатили немалую сумму. Моя благодарность за этот поступок — ничто в сравнении с тем мигом счастья, что вы мне подарили.

Она улыбнулась, застегивая лиф.

— Вы говорите так, словно я помогла вам удовлетворить жизненно важную потребность: накормила и напоила. Надеюсь, что между нами состоялось нечто большее.

— О, конечно большее! — со страстью воскликнул Серве. — Я полюбил вас сразу, как только увидел впервые. И мои неловкие слова были призваны выразить вам, как высоко ценю я ваше мужество. Мне кажется, любовь впервые проникла в застенки инквизиции.

На самом деле обычные тюрьмы были настоящим адом, но для некоторых узников делали исключение. Они пользовались известной свободой, и к ним впускали жен и возлюбленных. Застенки инквизиции пользовались дурной славой из-за строгости содержания заключенных. Инквизиторы были убеждены, что строгий режим, carcerus arctus, дисциплинирует и побуждает виновных сознаваться, а свидетелей давать показания. Матье Ори, который из Лиона управлял всей французской инквизицией, горячо поддерживал эту теорию.

Катерина кивнула:

— Я тоже думаю, что сюда впервые пробралось чувство.

И, словно желая отметить такое завоевание, она бросила на землю платок, которым только что стерла с тела следы страсти Серве.

— Однако для вас, Мишель, этот случай станет последним: дальше вы будете наслаждаться моей любовью уже на свободе.

Серве ошеломленно на нее взглянул.

— Не хотите же вы сказать, что вам удалось убедить стражу выпустить меня! На это не хватило бы всей королевской казны.

— Даже и не пыталась. Подкупить удаюсь только одного стражника, об остальных позаботится Пьетро Джелидо. Как только я уйду и начнется вечерняя служба, он возьмется за дело с отрядом гугенотов.

Серве приподнял бровь.

— Говорите, Пьетро Джелидо? Не думаю, чтобы он питал ко мне дружеские чувства, особенно после нашего свидания.

— О, он убежден, что мы встречались, чтобы обсудить побег. Он послал меня вперед выяснить, в каком крыле здания вы содержитесь. Если у него и есть какие-то подозрения относительно нас, то он умело их прячет.

— Осторожнее, Катерина, искусство лицемерия для него все равно что бревиарий[38]. Я ведь никогда не скрывал своей любви к вам. Думаете, он ничего не заметил?

Не будучи в этом убеждена, Катерина коротко рассмеялась.

— Пьетро говорит мне о любви, когда об этом вспоминает. Но не думайте, Мишель, что он хоть раз проявил свои чувства на практике. Он гнушается физической близостью с женщиной, считает ее греховной. За все время наших отношений он всего пару раз меня поцеловал, да и то просто прикоснулся к моим губам. Ничего другого между нами не было.

— Настоящий кальвинист, — прошептал Серве с невольным восхищением, — Ничего не скажешь, это люди твердой закалки. Все попытки их подавить пока не увенчались успехом. Чтобы от них избавиться, королю надо убить их от первого до последнего.

— Меня гугеноты немного пугают. Очень уж они строги и мрачны. Если власть окажется у них в руках, они будут такими же неумолимыми, как Матье Ори, если не хуже.

— Да нет, нет, — улыбнулся Серве, словно услышал наивную глупость. — Женева — столица свободы и терпимости. Там находят общий язык все антиконформистские течения.

— В самом деле? — Катерина пожала плечами, — Ну, может, вы и правы. Но мне пора, уже темнеет.

Серве поцеловал ей руку, потом запечатлел страстный поцелуй на щеке и губах.

— До свидания, герцогиня. Если нам и не суждено больше увидеться, я буду благодарен вам до самой смерти. Вы подарили бедному узнику минуты наивысшей радости.

— Вы увидитесь со мной гораздо раньше, чем думаете. Не теряйте надежды.

Катерина постучала в дверь камеры. Немолодой стражник со шрамами былых сражений на лице открыл дверь и выпустил ее. В молчании прошли они по коридору, куда выходили пять других накрепко запертых камер. Стражник распахнул заржавевшую дверь и повел герцогиню вверх по лестнице, соединявшей верхний этаж, представлявший собой тюрьму, где камеры находились под самой крышей, с нижним, где располагалось лионское отделение инквизиции. На каждом этаже сидели по два привратника, вооруженные копьями. Никто из них не обратил на герцогиню и ее спутника ни малейшего внимания, продолжая болтать или играть в кости.

В точном соответствии с испанской моделью, залы заседаний трибунала были расположены в подземельях здания, похожего на главную крепостную башню. Здесь стража была более многочисленна (четверо привратников, королевские солдаты и офицер), и не случайно. В коридорах, украшенных почерневшими от копоти факелов портретами прелатов, сновали служащие в курии францисканцы и доминиканцы, а также множество слуг и горожан в черной одежде. Почти все они бросали на герцогиню удивленные взгляды, но никто не решился потребовать объяснений. Отдаленный звон возвестил о начале службы в подземной капелле, смежной с залом заседаний, и вся толпа устремилась туда.

Стражник почтительно раскланялся с Катериной, и она вышла на широкую пустынную улицу, чуть задержавшись у входа, чтобы подышать сырым вечерним воздухом. Она была взволнована, хотя ленивая томность во всем теле умеряла это волнение. На улице не было ни прохожих, ни нищих, которые обычно роятся возле культовых зданий. Видимо, это безымянное и блеклое палаццо наводило на них страх.

Через несколько минут по улице загрохотала карета. Все солдаты и привратники с любопытством высунулись в дверь. Экипаж и вправду отличался от остальных. Вместо привычной пары лошадей он был запряжен четверкой, и, что уж совсем выходило за всякие рамки, все лошади были под седлами и при полной сбруе. Кроме того, карета блестела золотыми украшениями, а на белых бортах красовался затейливый герб. На облучке восседали два кучера в ливреях, а на запятках, на месте багажа, стоял паж. Едва карета остановилась, паж спрыгнул на мостовую и побежал открывать ворота.