Книга Ночи Калигулы. Падение в бездну - Ирина Звонок-Сантандер

Медленно, осторожно Гай откинул одеяло и выглянул наружу. И закричал испуганно:

— А-а-аа!

Бледное круглое лицо, похожее на посмертную маску, угрожающе пялилось на него. прийдя в себя, Калигула узнал бабку, старую Антонию. Она пробралась в опочивальню и теперь стояла у постели внука, неприязненно разглядывая его.

— Проснулся?! — проскрежетала она низким, почти мужским голосом. — Порядочные люди давно обедают!

— Я болен, — начал оправдываться Гай и тут же прикусил язык. Он не младенец неразумный, а римский принцепс! Никому, даже родной бабке, он не обязан давать отчёт в своих поступках.

Принимая невозмутимый вид, он осведомился:

— Это ты звала меня пугающим голосом?

— Я.

— Говори, чего желаешь, и убирайся!

Антония усмехнулась с нескрываемой горечью. Указала на Цезонию, сонную и укрытую одеялом. Спросила бесцеремонно у внука:

— Кто это?

— Тебе какое дело? — хмуро отозвался Калигула.

Бабка резко потянула к себе одеяло и внимательно оглядела испуганную, ещё не пришедшую в себя женщину.

— Я думала, что ты спишь с Агриппиной или Ливиллой, — удовлетворившись произведённым осмотром, объяснила Антония.

— Они — мои сестры! Зачем мне спать с ними? — сердито огрызнулся Гай.

Антония язвительно пожала плечами:

— После Друзиллы — все возможно!

— Ты явилась оскорблять меня? — в голосе Гая появилась нескрываемая угроза.

Бабка натужно вздохнула:

— Ты — мой внук! — изрекла она. — Мне больно смотреть на твои выходки!

— Не смотри! Тебя никто не звал во дворец! Зачем явилась? Ты клялась, что ноги твоей больше здесь не будет!

— Твой отец был моим любимым сыном, — вспоминая прошлое, сетовала Антония. — Честный, благородный, порядочный… Как могли у Германика и Агриппины родиться такие чудовища, как ты и твои сестры? — последнюю фразу Антония не прокричала с надрывом и лицедейским заламыванием рук, а проговорила с наивным удивлением: и впрямь, как могло такое случиться?

Гай обиделся. Нижняя губа мелко задрожала, как у мальчишки, готового вот-вот заплакать.

Антония протянула руку, намереваясь погладить его по голове. Калигула брезгливо отшатнулся.

— Когда я был подростком — я слышал от тебя лишь ругань и упрёки! — прошептал он. — Не дождался ни одного ласкового слова, ни взгляда, ни ласки…

Антония на мгновение увидела Гая без привычной, насмешливо-невозмутимой маски. У него было лицо ребёнка, выросшего без любви: жалкое, насторожённое и подозрительное.

— Я хотела воспитать тебя достойным римлянином, — оправдывалась она.

Калигула молчал, отвернувшись. Бабка напрасно ждала, что он бросится в её объятия. Слишком поздно, время для родственной любви упущено. Ребёнок вырос и стал жестоким. Антония вспомнила все преступления, совершенные Калигулой за два года правления.

— Ты убил Макрона и его жену, Эннию, — загибая морщинистые пальцы, перечисляла она. — Скормил лекаря Харикла крокодилам. Отнял Друзиллу у мужа и жил с нею открыто, как с женой. Везде, где появляешься, ты совращаешь женщин и издеваешься над мужчинами. Об узниках, брошенных без оружия хищным тварям я не говорю. Пусть! Они — преступники, и заслужили подобное наказание. Но ты убил Тиберия Гемелла! — слеза скользнула по щеке старухи. — Убил брата, о котором лицемерно говорил: «Он по рождению мне двоюродный, а по любви — родной»!

— Не забывай: я — император! — со зловещим спокойствием произнёс Гай. — Я могу сделать что угодно и кому угодно!

Антония испуганно отшатнулась: такая сильная ненависть сверкнула в зелёных глазах внука. Его взгляд убивал, как холодные зрачки Горгоны Медузы. Голос приобрёл интонации, схожие со змеиным свистом:

— Сейчас ты уйдёшь домой. Завтра мне доложат о твоей смерти!

Бабка решила, что ослышалась. Её разум отказывался воспринять слова Калигулы.

— Ты прикажешь убить меня?! — ошеломлённо прошептала она. — Родную бабку, воспитавшую тебя?!

— Я?! Нет! Ты сама убьёшь себя!

Антония рассмеялась — надрывно, страшно.

— Не дождёшься! — ответила она, склонившись над постелью Гая и окидывая его презрительным взглядом. Глаза Антонии были светло-голубыми, холодными, как у её родного дяди — Октавиана Августа. Подобно ему, Антония умела строгим взглядом наводить страх на окружающих. Но на Калигулу взгляд бабки давно не действовал.

Прежде Гай боялся Антонию. Стук её провинциальных башмаков доводил юного Калигулу до нервной дрожи. Страх перед бабкой появился в ту ночь, когда она застала его в опочивальне Друзиллы. И чем больше боялся, тем сильнее ненавидел!

Он криво усмехался, слушая страстную речь Антонии:

— Желаешь моей смерти? Тогда убей меня! Обагри руки в бабкиной крови! Опозорь себя навеки перед потомками!

— Твои слова и жесты — смешны! — нагло ответил он. — Ты похожа на дрянного провинциального актёра, завывающего и заламывающего руки, чтобы убедить публику раскошелиться! Я не буду убивать тебя. Ты умрёшь сама!

Антония крепко сжала тонкие губы и отрицательно затрясла головой.

— Тогда я убью тебя, — с лёгкостью согласился Гай. — Смерть будет страшной! Помнишь малолетнюю дочь Сеяна? Палач изнасиловал её прежде, чем придушить. Тебя, старуху, ждёт тот же позор. Но не один палач, а целый легион явится к тебе! — Калигула наслаждался пришибленным видом Антонии. — Лучше умереть самой, не так ли?

— Я умру, — безжизненно прозвучал ответ бабки. Её взгляд потух. Она поникла, уменьшилась в размере.

Жалкая, несчастная, разбитая Антония больше не пугала Калигулу. Развеселившись, он поочерёдно загибал пальцы: перечислял способы самоубийства и выбирал подходящий для бабки.

— Моя мать уморила себя голодом. Сенатор Нерва вскрыл вены, сидя в тёплой ванне. Твой отец, Марк Антоний, проколол себе брюхо мечом. Полагаю, тебе лучше принять яд, — решил Гай. — Быстро и безболезненно! Выпьешь и не проснёшься! Хотел бы я умереть вот так, мгновенно!

— Ты умрёшь в тяжёлых мучениях! — мрачно предрекла внуку Антония.

— Молчи, старая мегера! — пригрозил Гай. — А то я передумаю и выберу для тебя смерть через изнасилование!

— У меня есть яд, — неожиданно подала голос Цезония. Она долго молчала, прислушиваясь к любопытной беседе бабки и внука. И решила вовремя вмешаться, чтобы показать Гаю: она всегда готова помочь ему.

— Неси сюда! — обрадовался Калигула.

Не стесняясь старухи, Цезония поднялась с постели. Тряхнула волосами, выставляя напоказ обнажённое тело с заметными признаками беременности. Постояв немного, натянула шёлковую тунику и выскользнула из опочивальни. Антония, наблюдая за ней, скривила губы в молчаливой гримасе презрения.