Книга Пандора в Конго - Альберт Санчес Пиньоль

Мак-Маон в один миг перешел от бурной радости к беспросветному унынию. Он двумя пальцами сжал себе переносицу, тщетно стараясь сдержать слезы. Пальцы у него были толстые, а запястья широкие. Такие руки должны были принадлежать человеку мужественному, который никогда не плачет. И от этого его рыдания казались особенно грустными.

Я догадался о причине его горя.

– Мари? Ваша жена? Но разве она так тяжело болела? Не может быть! – воскликнул я.

Мак-Маон кивнул, не глядя мне в глаза, и сказал:

– От гриппа.

Я проглотил слюну, не зная, как его утешить.

– Она умерла в одночасье, – объяснил Мак-Маон. – Это случилось сразу после того, как тебя забрали в армию. К счастью, Розе разрешила мне привезти всю детвору в пансион.

– А кто это – Розе?

В этот момент мы дошли до дома, где располагался новый пансион. Он был в том же районе и, как и прежний, казался великаном среди карликов. Но если первое здание отличалось красотой пантеона, то новый дом дышал деревенской радостью, словно в городские кварталы кто-то перенес огромную ферму. На самом деле, все было как раз наоборот, потому что когда-то этот сельский дом считался первой постройкой в этих краях. Но сейчас участки, которые раньше отводились под огороды, застроились домиками для рабочих. Единственным напоминанием о сельскохозяйственном прошлом дома был небольшой садик, который окружал дом со всех сторон. Он играл роль полосы озеленения.

Как только мы перешагнули порог, я увидел женщину примерно того же возраста, что и Мак-Маон, одетую в синее платье с голубыми и белыми цветочками. Дама, одетая так скромно, так элегантно и с таким вкусом, всегда привлекает к себе внимание, но, несмотря на это, я лишь бросил на нее беглый взгляд, потому что искал госпожу Пинкертон. Как бы я к ней ни относился, мне надо было поблагодарить ее за то, что она вновь открыла мне двери своего пансиона. Но тут Мак-Маон, который шел прямо за мной, толкнул меня в спину:

– Поздоровайся с Розе.

А женщина сказала:

– Добро пожаловать домой, Томми.

Этот голос и те воспоминания, которые он вызывал, никак не вязались с женщиной, стоявшей передо мной.

– Миссис Пинкертон! – воскликнул я.

– Миссис Мак-Маон, – поправила она меня.

Я и не помнил, что госпожу Пинкертон, которая после заключения брака стала госпожой Мак-Маон, звали Розе. Я взглянул на Мак-Маона. Тот гордо кивнул головой, подтверждая сию революционную новость, а потом подошел к ней и поцеловал в щеку. Никогда еще мне не доводилось видеть поцелуя столь целомудренного и одновременно столь страстного. Я открыл от удивления рот и никак не мог его закрыть. Мне кажется, в тот миг никому бы не удалось сдвинуть мои челюсти даже при помощи клещей.

– Поздравляю вас, миссис Мак-Маон, – выдавил я из себя наконец.

– Спасибо, Томми, – сказала она.

Они смотрели друг на друга взглядом, полным обожания. Так могли смотреть только господин Мак-Маон и госпожа Пинкертон.

Любовь преобразила госпожу Пинкертон. И это преображение было гораздо более глубоким, чем смена одежды или прически. Она стала другим человеком. Только такому человеку, как господин Мак-Маон, оказался под силу подобный подвиг. Я был так потрясен, что бессильно опустился на стул и наблюдал за ними, разинув рот. Госпожа Мак-Маон любила господина Мак-Маона. Господин Мак-Маон любил госпожу Мак-Маон. И все тут.

Я хочу подчеркнуть значимость этой минуты. Мне были видны лица супругов Мак-Маон в профиль: они стояли прямо передо мной и смотрели друг на друга, как две глупые птички, и сей факт отнюдь не был для меня второстепенным. Как раз наоборот. Я почувствовал, как мне показалось, что Томми Томсон уже давно запутался и двигался по ошибке в неправильном направлении, но эта ошибка была такой огромной, что ее размеры не давали ему понять это. Даже человек недалекий мог увидеть основное различие между Томсоном и Мак-Маоном. Моя любовь увлекала меня к самому ядру нашей планеты, а он сумел найти свою в гостиной пансиона.

В любом случае у меня было совсем немного времени на размышления, потому что в этот момент в комнату ворвалась – ватага рыжих гномиков. Это были дети Мак-Маона: семь, восемь или девять, и все совершенно одинаковые. Мальчики в коротких штанишках, а девочки в юбочках. Волосы, которые у всех отливали медью, как у отца, были коротко пострижены и щетинились ежиком; а на круглых, как апельсины, рожицах золотились тысячи веснушек. И у девчонок, и у мальчишек локти и коленки были в ссадинах и царапинах. Они тут же набросились на меня со своими палками и стали колоть в бока и в ноги. Моей спасительницей (никогда бы раньше в такое не поверил) стала госпожа Мак-Маон. Они ее слушались, как маму-курицу. Она велела им построиться в мою честь по возрасту. Каждый следующий был ровно на два пальца выше предыдущего.

– Это господин Томсон, – объявила она. – Поприветствуем его.

– Здравствуйте, господин Томсон! – сказали дети в один голос.

– С сегодняшнего дня он будет жить с нами. Давайте скажем ему: добро пожаловать!

– Добро пожаловать, господин Томсон!

Сразу после этого госпожа Мак-Маон и дети отправились в сад. Не было ничего удивительного в том, что эта женщина, которая всю жизнь мечтала быть гувернанткой, чувствовала себя такой счастливой в роли матери многодетного семейства. Господин Мак-Маон предложил мне следовать за ним.

– Томми, дружок, пойдем со мной, – сказал он мне, – я покажу тебе дом. А еще я хочу познакомить тебя с одним человеком.

Мак-Маон провел меня по всему дому. Когда мы подошли к гостиной, он задержался у двери и сказал мне тоном гида:

– А сейчас я познакомлю тебя с господином Модепа.

– Модепа?

Вместо ответа господин Мак-Маон открыл дверь. Комната оказалась очень большой: часть ее была отведена под библиотеку, а остальное помещение служило гостиной. В одном из кресел сидел чернокожий человек и читал иллюстрированный журнал. Увидев нас, он подскочил так, словно черт уколол его шилом в задницу. Это почти автоматическое движение и манера вытягиваться по-военному навели меня на определенные мысли. Мы пожали друг другу руки. Желтоватые жилки, похожие на червячков, испещряли белки его глаз. Никакая история болезни не могла бы яснее описать его диагноз. Мак-Маон сказал:

– По-английски он не понимает. – Затем он повернулся к господину Модепа и стал тыкать в меня пальцем, крича: – Томми! То-о-омми-и-и! Ты понял? Его зовут Томми!

Мак-Маон был из тех людей, которые считают, что лингвистические пробелы иностранцев можно компенсировать исключительно криком. Он орал тем сильнее, чем хуже его собеседник понимал его. Судя по его крикам, господин Модепа не знал ни единого слова по-английски. Он лишь улыбался.

– Бедняга говорит только по-французски, – извинился за него Мак-Маон.