Книга Откровения людоеда - Дэвид Мэдсен

— Фотографии были сделаны по его просьбе, — сказал Жак. — Вы знаете, как работала наша система.

— Слишком хорошо знаю.

— Но на этот раз — на этот раз мы решили, что обязаны использовать их против него. Это никогда не случалось прежде. Он был очень зол! Но —уф! — что он мог поделать?

— А Эгберт Свейн?

— Он хорошо знал нас. Он знал Жака очень хорошо.

— О, не рассказывайте мне…

— Да. Разве могло быть иначе?

Теперь я был совершенно ошеломлен.

Я пробормотал:

— Но… я имею в виду… он никогда мне не говорил… он дал мне очень отчетливое ощущение… когда впервые предложил мне поехать в Рим, и я сказал ему, что иы оба работали в II Bistro, и я должен посоветоваться — ублюдок! — и теперь вы говорите мне, что он уже встречался с вами, уже знал вас?

— Разве вы не догадывались, мсье? — спросил Жак.

— Догадывался? Конечно, нет! Я никогда даже не думал — не воображал — это просто никогда не приходило мне на ум. Ведь вы же были различными мирами, чужими планетами со своими собственными обособленными орбитами.

— Орбитами, которые часто пересекались.

Это неожиданно ударило меня, словно кулаком в лицо:

— Получается — вы имеете в виду — что он тоже был клиентом?

— Да. Он пришел однажды после полуночи, но вас не было. Жак открыл ему дверь. Это тотчас же началось. Мастер Эгберт не мог противостоять чарам Жака.

Я медленно кивнул.

— Да, — сказал я, — я легко могу представить это. О, Боже, каким я был дураком!

— Нет, не дураком. Эгберт Свейн очень настаивал, чтобы вы не узнали о его визитах к Жаку.

— Абсолютно уверен, что так и было.

— Он сказал, что вам это не понравится.

— И он был прав, — сказал я.

Жанна продолжала:

— Почти сразу после того, как вас арестовали, мы с братом отправились в отель Фуллера, чтобы найти Мастера Эгберта. Мы сказали ему, что его сеансы с Жаком теперь могут быть возобновлены в полной безопасности, так как вы в тюрьме. Понимаете, он всегда немного нервничал — у него никогда не было уверенности в том, что вы не узнаете о его тайне…

— Свинья!

— Так что Жак начал навещать его два раза в неделю в отеле Фуллера — встречаться в II Bistro было совершенно невозможно, как вы понимаете.

— О, прекрасно понимаю.

Жак сказал:

— Во время одного из этих визитов я заметил, что он не очень хорошо выглядит. Я проявил беспокойство и попытался — неудачно, как вы понимаете — скрыть это. Затем, неожиданно, он тоже заинтересовался. Во время следующего визита я сказал, что он немного похудел — о, это был триумф коварства!

— Как?

— Подумайте, Маэстро: Мастер Эгберт знает, что если он теряет вес, это происходит не по его вине — фу! — подобная вещь невообразима, и, следовательно, свидетельствует о возможной болезни. С другой стороны, он был польщен! Вы видите его дилемму? Он не хочет признаться самому себе в том, что может быть болен, но его необъятное тщеславие отказывается отрицать мои настойчивые указания на то, что он похудел.

— Жак, ты умный парень!

— Я не сомневался, что его тщеславие восторжествует, и так и получилось. Мне не составило никакого труда убедить его посетить доктора. Но не любого доктора, вы же понимаете — нет, специалиста. Я сказал ему, что только заключение лучшего специалиста поможет…

— Заключение доктора Моисивич-Страусса, черт его подери!

— Именно так. Я сопроводил его на Харлей-Стрит, и доктор Моисивич-Страусс сказал Мастеру Эгберту именно то, что и должен был сказать…

— Что у него болезнь Лангфорда- Бекхаузена, и осталось всего два месяца.

— Да.

— А болезнь Лангфорда-Бекхаузена не существует?

— Нет.

— Все лучше и лучше!

— Он вышел из комнаты, рыдая — всхлипывая, весь в слезах. Мне потребовалось достаточно много времени, чтобы успокоить его. Мы вместе выпили, и он стал очень сентиментальным, очень — я не могу — я не знаю, как это будет по-английски…

— «Сентиментальный» подойдет, — сказал я. — Он всегда был склонен к этому.

— Он также стал очень сексуальным, но ничего не мог сделать, поскольку был слишком пьян. Он начал рассказывать о своей жизни — обо всех плохих вещах, которые он сделал — о, я не могу вам передать, как это было скучно! Полнейшая скука. Но когда я предпринял первую попытку посеять в его сознание мысль о том, что есть возможность все исправить…

— Ту же фразу он сказал и мне, двуличный ублюдок, — сказал я.

— Поначалу он не был уверен — он слишком себя любил, чтобы согласиться — но я продолжал напоминать ему об этом, особенно когда он был пьян, и постепенно эта мысль овладевала его сердцем. В конце концов, он убедился в том, что это его идея — о, разве Жак не поразился великодушию Эгберта? Разве Жак не считал его действительно замечательным человеком? Разве Жак не знал, что даже святые не сделали столько, сколько он собирался сделать?

— Да, это похоже на Мастера Эгберта.

— Разве это не истинная честь для Жака, чтобы он вошел в него еще один раз — и не мог бы он тереться немного сильнее, немного быстрее?

— Еще больше на него похоже.

Жак кивнул.

— И вот что получилось. Великое самопожертвование Мастера Эгберта Свейна.

— Обман не может тянуться вечно, знаешь ли.

— Увы, нет.

— Через пару месяцев он начнет удивляться, почему он до сих пор такой толстый. Он будет удивляться, почему болезнь Лангфорда-Бекхаузена еще не свела его в могилу. Это не может продолжаться больше года, Жак — я ручаюсь, что он попросит провести второе обследование задолго до этого. И из второго обследования станет ясно, что никакого заболевания Лангфорда-Бекхаузена не существует.

— Но, — сказала Жанна, — что он может сделать? Rien[193]Он скажет, что его обвинили по его же желанию, и что он хочет отказаться от своих признаний — но чем все это закончится? Итальянские власти уже выставили себя дураками один раз, запомните — они никогда не рискнут допустить это во второй раз. Еще одно освобождение, еще один арест, еще одно тюремное заключение, еще один публичный скандал? О нет, это невообразимо. И если они переведут его в психиатрическую больницу для сумасшедших преступников, никто в любом случае не выслушает и слова, которое он скажет. Они просто будут говорить, что это бред сумасшедшего. Так или иначе, Мастер Зиберт Свейн заключен до конца своей жизни.