Книга Амнезия - Светлана Чехонадская

– А зачем вам это знать? – внезапно остановившись, спросил Степан. Он опять слегка повернулся, Турчанинов увидел бело-розовый контур лба и ярко-красную рану на кончике носа. – Вам-то что за дело?

– Я любила его, – вдруг сказал голос справа от Турчанинова.

Это мгновение он будет вспоминать как самое жуткое мгновение своей жизни. И самое длинное – это уж наверняка.

Резкий поворот головы Степана, его клоунский нос и ошеломленный взгляд. Потом собственный поворот головы – медленный, словно время остановилось.

… Что он ожидал увидеть?

… Лолу?

Он повернул голову и увидел изъеденное оспинами лицо. Прошла лишь секунда, но Иван Григорьевич успел за эту секунду и выпасть из реальности, и снова прийти в себя.

– Что вы сказали? – хрипло спросил он.

– Я все вспомнила, – сказала она. – Я его очень любила.

36

Человек, чье лицо неразличимо, говорит:

Отчего же? Мне нравятся такие – не худые. Какие? Ну такие, как ты, например. Я люблю крепкие ножки. Вот здесь проходит четырехглавая мышца, она состоит из прямой, промежуточной широкой, латеральной широкой, а вот здесь, внутри, под самой нежной кожей такая красивая медиальная…

Нога ждет прикосновения, но прикосновения не происходит. Человек не успевает коснуться ноги, его сметает молочно-белая воронка времени.

Остается лишь его голос, он шепчет:

Дурочка сладкая, какая ты нетерпеливая!

Хочется ему ответить, но рот пока нем, во рту лишь зачатки слов. Да и слова не проблема – слова бы проклюнулись, проросли. Нет голоса. Вот чего нет!

Ни мычания, ни стона, ни писка. Ни один звук не вышел из горла – звуки пока бугрятся сухие, на них еще не попали капли звона.

Они как спящие почки, по которым не определить, что это за дерево.

Может, это клен?

И тут же перед глазами появляется пятипалый желтый лист. Как он хорошо виден, как янтарны прожилки, несущие соки сентября.

Дурочка сладкая, какая ты нетерпеливая!

Да, уши слышат эти слова в тот момент, когда глаза видят лист. Надо поднять глаза, чтобы увидеть хозяина голоса. И глаза поднимаются, и перед ними ослепительная синь.

Что это? Небо?

Нет, уже ночь.

Любишь? Правда? А замуж пойдешь? За меня. Пойдешь? Правда?

Рот буквально раздирается, но из него ползет сухое. Вата не вата, тополиный пух – не тополиный пух.

А ведь хочется ответить: «Да»?

Да?

Опять прожилки и трещинки – но они теперь не янтарные, они серо-синие. Они на стекле. Грудь вдыхает воздух – он сильно прокуренный, а рука толкает дверь.

Ты доиграешься, дурочка. Что ты себе на-воображала?

И в этот момент в груди начинает прибывать. Это словно дождь, который пузырит лужи. Он наконец пришел, этот спасительный ливень, влага все выше и выше, вот она затопила весело бурлящие легкие, насытила водоросли бронхов, вступила в горло. Скорее! Туда, где спят слова, которые нужно оплодотворить голосом.

И вот по ветвям звуков побежали соки, почки слов набухли, из них полезли листья вечернего леса, и это было так, словно она видела страшный сон и хотела закричать, чтобы проснуться. И даже долго беззвучно кричала словами.

А теперь сказала звуками: «Сука».

И очнулась.

Она сидела в деревенской комнате, слева от нее сидел Иван Григорьевич, напротив стоял Степан. Раздался звук разбитого стекла – это упал стакан, который Иван Григорьевич задел рукой, когда поворачивался.

И тут же фигура у печки словно бы взорвалась и разлетелась на части. Иван Григорьевич даже не понял, что произошло, зато его выученное тело среагировало моментально – он бросился наперерез Степану, повалил его своей тяжестью: прижал к полу и руку, откинутую в сторону, и вялую дрожащую грудь, и голову прижал – ухом к половицам. На него пахнуло перегаром.

Степан даже не делал попыток освободиться, он только сильно дрожал. Что это была за дрожь! Ивана Григорьевича подбрасывало, такая она была сильная.

– Вы арестованы, Степан, – повторял Турчанинов. – Сумасшедший алкоголик, вы меня самого чуть с ума не свели!

– Она жива! – шипел Горбачев. – Господи, Лола! Я ничего ей не сделаю, мне нужно с ней поговорить!

– Это Марина Королева!

– Она сказала, что любила его! Она призналась!

– Да, я его любила, – повторила Марина. – Я вспомнила.

– Кого? Сергеева? – с пола спросил Турчанинов.

Дрожь под ним стала мягче, Степан теперь дышал мелко, кажется, даже скулил.

Иван Григорьевич подождал немного, потом ослабил давление. Степан лежал на полу, не двигаясь. Турчанинов встал, вполголоса выругался.

– Дело не в отце! – зло сказал он. – Теперь все понятно. Марина тоже влюбилась в этого синеглазого. Ну еще бы! Он преподаватель, она студентка. Он – жиголо, она – богачка. Вот он и засомневался. Зачем тянуть деньги с жены миллионера, если можно охмурить дочь? Их отношения – единственное, чего не знала Лола. Поэтому и вы, Степан, не узнали. Ну какой этот Сергеев подлец! Я вам даже благодарен за то, что вы его прикончили.

Степан лежал на полу и плакал навзрыд. Марина сидела за столом, прикрыв лицо рукой. Теперь она видела лес, и видела двух человек, стоящих недалеко друг от друга. Они не обнимались, а просто стояли и смотрели на нее.

«Может, я это все придумала? – почти равнодушно думала она. – И эту любовь, не дающую мне дышать, и эту ненависть, холодно струящуюся по спине? Почему они стоят так картинно, именно так, как всегда стоят покойники в фильмах? Может, это и есть кадр из какого-то фильма?»

Но впервые с момента пробуждения она смогла отделить от себя ту, другую. Марина пока не видела ее в подробностях, влажные сумерки окутали ее лицо и фигуру, но эта женщина, какой бы она ни была на самом деле, теперь все-таки стояла поодаль.

Было ясно, что она и не выйдет из тьмы, она постоит еще – беспечально и бездумно – после чего скроется в лесу навсегда.

Тем временем в комнате что-то происходило. Кажется, Степан встал, прошел к баку с водой. Стукнул стакан о металлическую стенку. Турчанинов тяжело, как старик, сел за стол рядом с ней.

– Как вы? – Он осторожно коснулся ее локтя.

Марина убрала руку от лица.

Зашумела машина, ее звук приблизился и остановился совсем рядом. Потом еще одна машина, потом еще одна. Степан посмотрел в окно.

– Там даже врачи… Врачи в Рвачах. Настоящая скороговорка… Врачи-то зачем?

– Как же вы могли продолжать преследовать Лолу, если лично убили ее тридцатого апреля? – Турчанинов вздохнул. – Без врачей теперь не обойтись. Вы сумасшедший, Степан.