Книга Ассасины - Томас Гиффорд

Я достал пузырек с таблетками, осмотрел спину, там все оказалось в порядке, и лег, подумывая о том, что, может, стоит начать молиться на ночь.

* * *

Галерея Лебека располагалась на набережной. В зеркальных стеклах высоких дверей отражались покачивающиеся от ветра пальмы. Внутри царила стерильная чистота, все сверкало хромом, стеклом и плексигласом, стены были выкрашены в белый цвет. И повсюду на этом ярко-белом фоне были развешаны огромные полотна. Я узнал работы Раушенберга, Ноланда, Дайбенкорна, пастельных тонов, такие холодные и изысканные. В окнах первого этажа стояли на хромированных треножниках два огромных полотна Хокни — море воды, солнечного света, плоские отражающие поверхности и манящие тени. Пара хорошо одетых посетителей расхаживала перед картинами внутри. Затем они поднялись по открытой витой лестнице, казалось, она, точно во сне, зависла в воздухе над полом.

Я позвонил сюда из ресторана, что находился в пяти минутах ходьбы, и выразил желание лично встретиться с мсье Лебеком и поговорить об одном из Хокни. Девушка на том конце линии обладала совершенно удивительным, тихим, приятным ивкрадчивым голосом. И минуты через две сообщила, что мсье Лебек может принять меня ровно в три. Я перекусил в ресторане, потом сидел на улице, на скамье, и читал роман Вудхауса «Оставьте это Псмиту», который нашел в вестибюле «Сесиль». В галерею я зашел за несколько минут до назначенного времени и начал осматриваться. Все живописные произведения на удивление большие, воздушные, холодные, какие-то отстраненные, лишенные эмоций. Что ж, самое подходящее искусство для летних дач, что тянутся вдоль побережья, где богачи из Каира пытаются спастись от жары нильской дельты.

Женщина, проводившая меня в кабинет Лебека, была невысокого роста и компактного телосложения. Каждое движение казалось отточенным, лицо сплошь состоит из острых углов, а вот плечи и бедра полноватые и округло-женственные. Именно ей принадлежал тот заманчивый голос. На ней была табачного цвета юбка в мелкую клеточку, которая развевалась у бедер во время ходьбы. Лицо загорелое, нос слегка вздернутый, под резко выступающими скулами темные впадины, и еще на ней было навешано море золотых украшений. Она напомнила мне о том, как давно испытывал я желание прикоснуться к женщине. Она пробормотала что-то и вышла из кабинета, а несколько секунд спустя в него зашел мсье Лебек. Одна из стен кабинета была сделана из пуленепробиваемого стекла, эдакое гигантское окно, выходившее на главное двухэтажное здание галереи. Когда я поднимался в этот скворечник Лебека, показалось, что лестница раскачивается под ногами, точно веревка, натянутая над пропастью, даже голова закружилась. Я услышал, как деликатно кашлянул за спиной Лебек, оторвался от вида из этого гигантского окна, обернулся и слегка вздрогнул.

Он был бледен, точно только что восстал из гроба, засыпанного землей. Черный костюм, белая рубашка с французскими манжетами и золотыми с ониксом запонками, наряд довершал галстук в серо-черный рисунок. Лебек был высокий и тонкий, как палка от швабры. Лицо узкое, худое. Просто персонаж из Ветхого Завета, эдакий непреклонный судья, сама суровость и неодобрение. Невозможно было представить этого человека угождающим местным богачам, удовлетворяющим их нужду в каком-нибудь бледно-зеленом живописном полотне в тон полосатой обивке дивана. И еще на нем были большие темные очки, и глаза плавали за толстыми стеклами, точно огромные и черные водяные жуки.

— Вы, если не ошибаюсь, звонили по поводу Хокни? — сказал он. — Должен отметить, это жемчужина нашей коллекции, мистер Дрискил.

— Я солгал. У меня уже есть два Хокни, и хоть художник этот мне очень нравится, думаю, двух его полотен более чем достаточно.

— Что-то я вас не понимаю, мсье. Ведь это вы звонили и спрашивали о Хокни, выставленном в витрине?...

— Да, я. Просто хотел повидаться с вами лично. Вчера я встречался с Клаусом Рихтером. Кстати, он вам не звонил? Не предупреждал?

— Герр Рихтер? Нет, он мне не звонил. — Он стоял спиной к огромной стеклянной стене. Костюм был скроен в талию, брюки заужены, и он походил на огромного тонконогого журавля, застывшего у водной глади. — Знаете, вынужден просить вас покинуть это помещение, в противном случае, э-э... — Он указал на дверь. Я услышал, как где-то заиграла музыка Вивальди, очевидно, доносилась из потайных микрофонов.

— Моя сестра приезжала повидаться с вами, а через несколько дней ее убили. И я хочу знать, зачем она к вам приходила.

— О чем это вы? Не знаю я никакой вашей сестры!

— Это монахиня, сестра Валентина. Она приезжала в Александрию повидаться с вами и герром Рихтером. И я должен выяснить, с какой целью.

Лебек походил на куклу-марионетку, веревочки которой вдруг оборвались. Ноги дрогнули и подогнулись, голова качнулась в сторону. Только тут я заметил, что Лебек носит черный шиньон, он слегка съехал набок. И вот он осторожно зашагал к столу, нащупал спинку кресла, развернул его и медленно уселся. Он побледнел еще больше, хотя, казалось, это уже невозможно. Выложил руки на стол, принялся изучать их.

— Сестра Валентина, — безжизненным тоном произнес он. — Да, я читал об убийстве... — Он словно разговаривал сам с собой. — Чего вы от меня хотите? Вы что же, думаете...

— Зачем она к вам приходила?

— О... — Он безвольным жестом провел ладонью по лицу. — Да ничего особенного. Она копалась в прошлом. Я ничем не смог ей помочь.

— Вы как-то связаны с Церковью?

— С католической Церковью? Не имею ничего общего. Вы же сами видите, я дилер, торгую произведениями искусства. Всегда им был, это наш семейный бизнес. — Он все еще пытался вернуть утраченное самообладание. Протянул руку, поправил фотографию в рамочке на столе. Там, на взлетной полосе, стоял сам он, небрежно опираясь рукой о крыло спортивного самолета. И тогда тоже он был в черном костюме. — Так что ничем не могу быть вам полезен, мсье. А теперь, прошу вас, уйдите. У меня очень много дел. — «Жуки» за толстыми темными стеклами очков так и метались из стороны в сторону.

— Не уйду, пока не получу ряд ответов. — Я подался вперед, смотрел прямо ему в глаза. — У меня есть ваш снимок, Лебек. — И я выложил потрепанную старую фотографию на стол. Он подпрыгнул и отпрянул. Я видел, что страшно напугал его, вот только не понимал почему. — Вот, взгляните, — сказал я. Он отвернулся. Тогда я ухватил его за рукав, дернул, развернул лицом к столу. — Смотрите на этот чертов снимок!

Он снял очки и осторожно вытянул вперед шею, точно боялся, что я ухвачу его за шиворот и ткну лицом в стол.

Моргая, уставился на снимок, потом наклонил голову еще ниже, сощурился. Он был слеп как крот, трудно представить, что человек этот мог когда-то летать на самолете.

— Д'Амбрицци, Рихтер и вы, — сказал я. Тощий, похожий на покойника мужчина с резко изогнутой черной бровью. Прошло сорок лет, но это был, несомненно, он. — Расскажите мне об этом снимке. Кто этот, четвертый?... — Я сделал паузу. — И кто вас тогда снимал? — Я ждал. — Говорите же!