Книга Коллекционер сердец - Джойс Кэрол Оутс

Очевидно, мистер Лейси оставил испачканный кровью носовой платок в машине, потому что теперь вытирал рот бумажным полотенцем, взятым в туалете. Верхняя губа у него сильно распухла, словно ужалила пчела. А один из передних зубов расшатался, и из десны до сих пор сочилась кровь. И он еле слышно прошептал: Черт! Черт! Черт! Золотисто-карий глаз, увеличенный разбитой линзой, смотрел на меня странно пристально. Я не выдержала и отвернулась, не в силах выносить этого взгляда, боясь, что мистер Лейси винит меня в том, что именно я стала причиной его унижения и боли. Если уж быть до конца честной, так то действительно была моя вина: если бы не я, с Джулиусом Лейси ничего подобного бы не случилось.

Но тут мистер Лейси заговорил, и меня потрясла звучавшая в его голосе доброта. Он спрашивал: Ты совершенно уверена, что ничего не хочешь съесть, а, Эрин? Ничего?…

С каким удовольствием я бы проглотила гамбургер с полусырым мясом или целую тарелку жирной картошки-фри, залитой кетчупом! Но я лишь покачала головой: Нет, благодарю вас, мистер Лейси.

Почему? Я просто не смела, стеснялась есть в присутствии этого мужчины! Это казалось слишком интимным действом, совершенно парализующим, все равно что раздеться перед ним догола.

Я не могла преодолеть смущения, даже когда официантка подала нам кофе, черный, горячий, в грубых глиняных кружках. Лишь раз или два в своей жизни я пробовала пить кофе – и это при том; что все вокруг его пили, – но вкус показался мне совершенно отталкивающим, таким горьким! Теперь же я поднесла кружку к губам и робко отпила крохотный глоток обжигающе горячей черной жидкости – с таким видом, будто это было моторное масло. Увидев это, мистер Лейси добавил себе в кофе сливок и сахара, я же добавлять не стала. Я страшно нервничала, сердце билось неровно и часто.

Но именно с этого момента я по невинности и неопытности своей на всю жизнь привязалась к горькому, обжигающе горячему кофе, предпочитая этот напиток всем остальным.

Мистер Лейси меж тем говорил, точно нехотя, с таким видом, словно никаких споров и быть не может: В каждом уравнении всегда есть икс-фактор, а в каждом икс-факторе всегда кроется возможность или вероятность трагического недопонимания. К моему ужасу, он достал из кармана пиджака сложенный листок бумаги – красной бумаги! – развернул, положил на стол и разгладил. Я буквально онемела от стыда и страха. Не к лицу девушке предлагать себя, даже в такой форме, тайно, не подписавшись, нравоучительным тоном произнес мистер Лейси, озабоченно и строго нахмурившись. Это сердечко на открытке является символом женских гениталий. Тебя могли неверно понять.

В ушах у меня стоял шум, он смешивался со звуками музыки из автомата. Черный горький кофе обжигал горло, кровь быстрее побежала по жилам. Слова душили меня. Простите. Я не знала. Я не хотела. Я вообще не понимаю, о чем вы. Оставьте меня в покое, я вас ненавижу, слышите, ненавижу! Но губы не слушались, я молчала и лишь все сжималась, стараясь стать меньше, чтобы мистер Лейси не видел меня, перестал сверлить своими строгими глазами. А сама я не спускала глаз с украшенной искусными геометрическими фигурами «валентинки» с надписью «МИСТЕРУ ЛЕЙСИ», над которой с надеждой и замиранием сердца трудилась прошлой ночью у себя в комнатке, на чердаке. Откуда мне было знать тогда про эти неприличные сердечки? Я разрисовывала ими открытку с трепетом и волнением, с почти невыносимым предвкушением некоего невероятного события – такое порой испытываешь, поднося зажженную спичку к легковоспламеняющемуся материалу, – знаешь, что ничем хорошим это не кончится, и все равно делаешь это.

И вот почти с отвращением я произнесла: Наверное, вы все знаете обо мне и моей семье. Для вас, наверное, не существует секретов.

На что мистер Лейси ответил: Да, Эрин, верно, секретов нет. Но это в нашей власти – говорить или не говорить о них. Он аккуратно сложил открытку пополам и убрал обратно в карман, и я расценила это как жест прощения. А потом он добавил: Тебе нечего стыдиться, Эрин. Ни себя, ни своей семьи.

Разве? – с сарказмом заметила я.

И тогда мистер Лейси сказал: Два индивидуума, твои отец и мать, встретились в этой необъятной Вселенной, чтобы произвести на свет тебя. Вот как ты появилась в этом мире. Другого способа пока не существует.

Я снова лишилась дара речи, буквально онемела. Мне хотелось возражать ему, спорить, смеяться, но я не могла. По щекам бежали горячие слезы.

А мистер Лейси, видя это, добавил: И ты любишь их, Эрин. Куда больше, чем меня.

Я упрямо замотала головой: Нет!

Тогда мистер Лейси тоном абсолютной убежденности, тем самым тоном, каким он объяснял задачку по алгебре на доске, сказал: Не нет, а да. И вот еще что – мы никогда больше не будем говорить с тобой об этом. Ни о том, и ни об этом – он сделал выразительный жест, словно хотел объять не только заведение под названием «Бизон-Сити», но и весь город Буффало, и всю Вселенную, – никогда и ни за что.

Так и случилось: мы никогда больше не говорили с ним об этом. О нашем маленьком приключении в ночь на Валентинов день 1959 года.

В понедельник в школе и все последующие дни, недели и месяцы мы с мистером Лейси свято хранили нашу тайну. У меня буквально разрывалось сердце от желания поведать ее хоть кому-нибудь, но я молчала! Правда, я заметила, что успокоилась, уже меньше нервничала на его уроках, словно за одну ночь повзрослела на годы. Мистер Лейси вел себя так же, как всегда, ничуть не изменился. Ни один человек на свете, наделенный самым необузданным воображением, ни за что не догадался бы, что нас с ним может связывать какая-то тайна. Даже мои отметки оставались прежними, будто мистер Лейси твердо вознамерился дать понять способной ученице, что предела совершенству не существует. Скромность часто спасает от провала, Эрин – подмигивая, говорил он мне. А в сентябре, когда я пошла уже в одиннадцатый класс, где Джулиус Лейси должен был преподавать начертательную геометрию, вдруг выяснилось, что в школе его больше не будет. Нам сказали, он перешел работать в колледж. Так он навсегда исчез из наших жизней.

Но все это случится только потом. В ту ночь я не могла предвидеть этого. Даже теперь, тридцать лет спустя, накануне Валентинова дня, я вынимаю из потайного ящика бюро запятнанный кровью носовой платок с инициалами «ДНЛ» – тонкая белая ткань пожелтела от времени, – бережно разглаживаю его ладонью и подношу к лицу, вдыхая еле уловимый запах.

* * *

Ко времени когда мы с мистером Лейси собрались уходить из закусочной, свет там горел ослепительно ярко, а музыкальный автомат гремел просто оглушающе. На протяжении нескольких дней в ушах моих слышалось эхо песенки – одинока! одинока! одинока? Мистер Лейси быстро вел машину по улицам к югу от Гурон-стрит, мы проезжали мимо фабричных труб, увенчанных в верхней части голубовато-оранжевым пламенем, выплевывающих облака серого дыма, который при столкновении с ледяным ветром, дующим с озера Эри, распадался на мельчайшие зернистые частички и оседал на землю. Они барабанили по крыше, ветровому стеклу и капоту «фольксвагена», подскакивали и рикошетом отлетали от металлических поверхностей, оставляя в них мелкие вмятины. Черт побери, тихо ругался мистер Лейси, прекратится это когда-нибудь или нет?