Книга Тайна - Элизабет Адлер

Но сердце мое упало, когда я смотрел, как она уходит. Я понимал, что пройдет очень много времени, прежде чем я смогу увидеться с ней.

Джей Кейн поставил себе целью превратить мою жизнь в ад. И только гораздо позже я узнал, почему он так ненавидит меня. Мой ревнивый сводный брат знал обо мне гораздо больше, чем я сам.

Он начал скромно, с мелочей: подкладывал огромных волосатых пауков мне в постель, заставлял меня есть извивающихся мучных червей и мазал меня с ног до головы красной краской, превращая в индейца. Он жестоко смеялся надо мной, потому что на острове мне было нечем смыть краску, и он знал, что я буду ходить с этим красным лицом, пока не раздеру себе кожу до крови, расчесывая раздраженные места.

Он скармливал мой обед свиньям у меня на глазах, и я ходил полуголодным. Он привязывал леску между деревьями и, когда я беспечно бежал и падал, смеялся надо мной. Он заводил меня далеко в лес, и я попадался в ямы-ловушки, которые он специально выкапывал. Он держал меня там почти до темноты, пока слуга не шел искать меня. Он пробирался по ночам ко мне в комнату, и я открывал глаза и видел, как он потешается надо мной, прижимая лезвие ножа к моему горлу:

— Однажды я убью тебя. Обезьяна, — злобно шептал он. Я чувствовал струйки крови, текущие по шее, и верил, что он сделает это.

Я вырос под градом его постоянных насмешек над моей худобой и лицом и жил в тревожном ожидании очередных его издевательств.

Он был неутомим в своей ревнивой ненависти. Он был королем в своих владениях и хотел, чтобы так было всегда.

Когда Нэнни Бил уехала, я остался совсем один, некому было позаботиться обо мне. Но среди слуг была одна девушка, Малуйя, к которой мой отец благоволил. Она была смешанных кровей — китайской и полинезийской, такая красивая, добрая, с мягким голосом и очень нежная. Ее имя, Малуйя, означало «утешение», и она рассказывала, что так назвала ее мать, бедная женщина, у которой уже было много детей, в надежде, что это имя поможет ребенку в жизни. К сожалению, надежды ее не оправдались. Пережив семейные катаклизмы, она осталась одинокой и бездомной, когда ей было всего тринадцать лет.

Кожа Малуйи была прелестного золотого оттенка, и она ходила с грацией гавайской женщины. Она носила кремовые бутоны роз вплетенными в длинные черные волосы и пахла лилиями и свежестью. Ей было двадцать, когда Арчер купил ее, после того как она с четырнадцати лет работала в портовом публичном доме, где он и нашел ее. Теперь она была «персональной служанкой» и благодарила своего господина за то, что он вытащил ее из грязного болота, в котором она жила. У нее было милое овальное личико и блестящие миндалевидные глаза цвета светлого ореха, а рот ее был нежным, как лепестки роз. Она была необразованной красивой и доброй. И слишком хорошей для человека вроде Арчера Клейна.

Я знаю, что она боялась его, хотя он не относился к ней плохо, скорее, просто не замечал ее. Она была нужна, когда ему хотелось удовлетворить свои потребности. В Гонолулу Арчер жил как подобает богатому джентльмену из высшего общества, у которого был целый гараж машин, собственная яхта, моторные лодки, поместье Даймонд-Хед, крупные приемы и вечеринки. Но на Калани он превращался в «хозяина» и вел себя соответственно.

Малуйя была свидетелем ежедневных жестоких шуток Джека. Она подслушала, как он говорил мне, что отец ненавидит меня и никому нет дела, жив я или уже умер. Джек сказал, что я чужак, это — его территория, и что я — вечный должник его отца и пользуюсь вещами, которые мне не принадлежат. «Даже пища, которую ты ешь, принадлежит мне. Обезьяна», — шипел он, а Малуйя в это время сочувственно смотрела на меня, не смея сказать ни слова.

Но поздней ночью, услышав мои горькие рыдания, она пришла ко мне, села на край кровати и, обняв, прижала к себе.

— Бедный Джонни, — шептала она с певучим акцентом. — Бедный, бедный малютка Джонни. Это все неправда. Знай, что я беспокоюсь о тебе. И Нэнни Бил все время думает о тебе. Смотри-ка, и Фидо тоже заботится о тебе. — Она дала мне в руки игрушку и, закутав меня в простыню, прижалась к моему уху и прошептала: — Не бойся, Джонни, я никому не позволю обижать тебя.

Малуйя взяла меня под свое крылышко, пригрела, как раненого воробышка. Но, увы, ей тоже за это досталось. Я подслушал, как она говорила отцу, что Джек третирует меня и вовлекает в опасные игры, где я неизменно оказываюсь побитым и израненным.

— Джонни ведь совсем ребенок, — говорила она. Я подглядел в щелку и увидел, как Арчер грубо толкнул ее. Он не хотел ни слова слышать о том, что Джек плохой, и она поняла, что его вовсе не заботит, что Джек третирует меня.

Джек имел свободу издеваться надо мной, зная, что я никак не отвечу на это. И бедный, маленький ребенок, которым я был, не мог противостоять ему. «Будь храбрым», — сказала мне Нэнни Бил, и я действительно хотел стать храбрым.

Джек заставлял меня взбираться на сорокафутовую кокосовую пальму, не объяснял, как это нужно делать, и хохотал, когда я в кровь обдирал кожу на пуках и пятках, съезжая с той высоты, которой достиг. Он заставлял меня прыгать с высоких каменистых утесов, что не составляло труда сделать девятилетнему, но было невозможно для такого крохи, как я. Когда я срывался с высоты, закрыв глаза, меня сопровождал его издевательский смех. Он смеялся еще больше, когда я лежал в постели, мучаясь от боли, которую причиняли жестокие ушибы и раны.

Однажды утром я проснулся с обычным чувством тоски, готовя себя к его новым проделкам. Я потянулся, как всегда, за моим другом Фидо. Посмотрел под простыней. Слез и заглянул под кровать.

Я услышал, как Джек смеется, стоя на веранде, и понял, что он украл мою собаку. Страх сменился яростью, когда я выбежал в ночной рубашке к нему. Он сидел на перилах веранды, подбрасывая Фидо в воздух и ловя его небрежно то за ухо, то за ногу, и насмешливо улыбался мне.

— Хочешь, чтобы я отдал его? — спросил он. — Ну, иди возьми.

Я рванулся к нему, но он перелез через перила и пошел, спокойно удаляясь от меня. Я перелез вслед за ним, но он побежал.

— Если поймаешь меня. Обезьяна, получишь его назад, — кричал он, болтая Фидо в воздухе.

Я бросился за ним, слишком взволнованный, чтобы думать о безопасности, и преследовал его, продираясь сквозь кусты, по острым камням. Собака была единственной моей вещью. Для меня она символизировала мою прежнюю жизнь на вилле «Мимоза», Нэнни Бил и мою сладкую ежедневную скуку. Фидо был моим уже тогда, когда я еще не знал о страхе и зле, которыми полон мир. Прежде, чем я понял, что нужно быть «храбрым». И я любил Фидо безмерно.

Когда я наконец догнал Джека, он стоял на камнях у обрыва, все еще держа Фидо за голову.

— Ты ничтожество. Обезьяна, — торжествующе сообщил он. — Тебе никогда не купят настоящую собаку, потому что ты слишком глуп, чтобы знать как ухаживать за ней. Поэтому Нэнни всучила своему чертову мальчишке-коротышке-описаны-штанишки игрушечного пса, набитого опилками. А ты так глуп, что держишь его за настоящего.

Я рванулся к нему, но он оттолкнул меня, поймав за грудки и швырнув на камни, об которые я разбил голову. Вне себя от боли и злости я вскочил на ноги и бросился к нему опять, чтобы попытаться отнять собаку.