Книга Ида Верде, которой нет - Марина Друбецкая

Ида лежала, ощущая, как тепло вливается в нее, как расслабляется тело и мысли начинают течь по спокойному руслу. Лекс, конечно, мерзавец. «Ме-ер-за-а-ве-ец!» — тихонько пропела она, почему-то не ощущая по этому поводу былого возмущения. Дурак и трус. А что, раньше она этого не знала? Запаниковал, засуетился. Ведь она могла застрять в Альпах на всю зиму — такое развитие событий представлялось вполне вероятным. И Ожогин, конечно, давил. Может быть, требовал закрыть проект. А то и неустойкой стращал. Вот Лекс и «потек». Притащил девицу из этих… которые как мухи на мед налетели в последнее время на «Парадиз» из всех медвежьих углов.

Гнусно только, что он заставил девицу всерьез играть ее, Идину, роль. Общие планы пусть. Она сама как-то думала, не взять ли дублершу на общие планы и постановку света. А то, пока свет выставят, семь потов сойдет.

Но играть вместо нее! На крупных планах! Интересно, как он думал протащить это на экран и скрыть от нее? Идиот! Как есть идиот! Как мальчишка, не соображает, что делает себе же во вред! Однако… Если он в ее отсутствие способен так потерять голову!..

Господи, да она все пять лет их общей жизни только и делает, что руководит каждым его шагом! Что бы он наснимал, не переписывай она каждый сценарий, не придумывай мизансцены, не веди переговоры с продюсерами! Страшно представить! Так теперь что, за каждым его шагом следить прикажете?

Ида вытянулась в ванне и слегка пошевелила пальцами.

Впрочем, она ведь тоже виновата. Вернее, была бы виновата, будь ее отношения с Руничем — курортным романом, интрижкой скучающей барыньки. Но ведь никому не расскажешь, как было на самом деле. Значит, виновата. И за эту свою вину она, конечно, простит Лекса. Дурак!

Она тихонько засмеялась.

Сидит сейчас в какой-нибудь ресторации и нос боится показать домой. Знает она его как облупленного!

Ида вышла из ванной и, накинув шелковый кремовый пеньюар, прошла в гардеробную, где горничная разбирала чемоданы и сундуки.

Расслабленное состояние не оставляло ее.

— Вот что, милая! — Она вынула из сундука что-то невесомое, французское, тончайше-кружевное и сунула горничной. — Возьми себе. — И что это на нее доброта нашла? Не иначе, она и правда рада, что вернулась домой. — Прикажи подавать ужин и маленькую бутылку красного цимлянского пусть принесут.

И лежа в постели под пухлым атласным одеялом, когда розовые веселые пузырьки, казалось, плясали у нее в голове, Ида представляла себя драгоценным камнем, наполненным алым соком и укрывшимся в пушистом щекотном бархате шкатулки.

В голове немножко мешалось. Она думала одновременно о том, что надо завтра с утра поехать на студию, заказать рабочие материалы, посмотреть, что можно использовать, а что решительно придется переснимать, потом очередь косметички и парикмахера — следует обновить завивку, выправить брови, сделать эту чудную маску на лепестках глицинии, которую она так любит. Нет, к себе никого вызывать не будет, отправится в Ялту, в салон «Щечки и губки» — новомодное заведение, открывшееся прошлой зимой. Придется, наверное (тут Ида вздохнула), устроить там маленький скандал, может быть, что-нибудь разбить или покричать как следует. Чтобы вся Ялта знала, что Ида Верде вернулась.

Она начала уплывать в сон. Кадры последних дней мелькали в ее засыпающем сознании.

Рунич, приподнимающий шляпу, в рамке оконного переплета. На окно набегает волна, смывая изображение. Из трубы парохода вырывается дым, прочерчивая в небе контуры знакомого лица. Ида узнает свое лицо, но как странно оно искажено! Пароход дает гудок. «Мото-о-ррр!» — слышится в этом резком звуке. Она идет по аллее «Парадиза». Кто-то догоняет ее. Это Лозинский. «Вы не видели Иду Верде? — обращается он к ней. — Где-то здесь должна быть Ида Верде!» — «Я — Ида Верде», — отвечает она. «Вы совсем не похожи на нее. К тому же она недавно умерла в Альпах», — говорит Лозинский и бежит дальше.

Ида вздрагивает и широко открывает глаза.

Она лежит у себя в спальне под уютным теплым одеялом. В тусклом свете ночника тени деревьев на стене кажутся диковинным лесом треног и штативов. Вдруг все, что происходило с ней в последнее время, начинает представляться Иде фильмой, которую прокручивает перед ее глазами безумный киномеханик.

Сюжет то скачет, как горная речка по камням, то замедляется, то поворачивает вспять, и тогда люди начинают идти задом наперед, чашка, упавшая на пол, вскакивает обратно на стол, а облетевшие деревья опять зеленеют, но действие не ждет, оно бежит вперед, и, к ужасу Иды, в него вклиниваются куски из других фильм, и она перепрыгивает из эпизода в эпизод, из кадра в кадр, преодолевая рамки, словно тамбуры железнодорожных вагонов, и точно зная, что попадет не в свой вагон.

Что же было? Что было? То, что происходило между ней и Руничем, она про себя называла настоящим, но останься она с ним в его Хуан-ле-Пине, и жизнь ее сделалась бы ужасной — фальшивая, ненатуральная, выморочная жизнь. Не жизнь Иды Верде. Она представила себя в сонном городке с одной улицей и как глядит целыми днями в окно на лавку зеленщика, где изо дня в день меняются только листья салата в корзинке, или на спину Рунича, склоненного над письменным столом. Представила и содрогнулась.

Значит, ее место — здесь. Только здесь, где Ида Верде, как Снежная королева, заставляет маленького глупого мальчика выкладывать из льдинок слово «вечность». Вечная Ида Верде. Замерзшая царица из скифского кургана. От этого тоже можно сойти с ума. И ее удел — этот несмышленый глупыш? Эта пародия, подделка? Так что же настоящее? Что — фальшивое? Что? Что?

И она уснула тяжелым неприятным сном.

Глава одиннадцатая

Сто метров пленки

На следующее утро Ида проснулась совершенно разбитой. Завтракать решила на балконе. Было зябко, промозгло, но по старой памяти… В Сэнт-Буше они с доктором Ломоном всегда выходили на террасу пить утренний кофе.

Закутавшись в плед, она полулежала в кресле, глядя, как с кожистых листьев магнолий падают на дорожку тяжелые дождевые капли, и покусывая гребешок калача — после сладких французских круассанов так приятно почувствовать вкус и дух настоящего кислого теста! — когда ощутила на себе чей-то взгляд. Медленно, высокомерным, чуть презрительным движением повернула голову.

В дверях стоял Лозинский. Достаточно было одного взгляда, чтобы Ида поняла: она не ошиблась. Небрит. Под глазами — круги. Глаза красные. Морда жалкая. Не спал. В лучшем случае провел ночь в какой-нибудь гостинице, а скорее всего — глушил коньяк в ресторации. Боялся прийти. Утром понял, что чем дальше, тем прийти будет труднее. Теперь не знает, что говорить. Ай молодец! Смелый мальчик. Ну что ж, будем держать паузу.

Она выжидающе смотрела на Лозинского.

Он действительно не знал, что сказать, как повернуться, подойти или не подходить, просить прощения или нет. И опять этот липкий страх, который он так ненавидел в себе! Вдруг ей уже все рассказали про него с Зизи? На студии — Лозинский знал это — шушукались за его спиной. Пересуды о том, спит ли он с копией Иды, с каждым днем становились все громче. Говорили даже, что несколько шутников завели тотализатор и теперь принимают ставки на то, насколько реален этот, как выражались парадизовские старлетки, «презабавнейший — ты не находишь, крошка? — мэзальянс». И притворно вздыхали: «Бедняжка Ида!» Он будет все отрицать! Сделает вид, что удивлен. Больше того — вообще не понимает, о чем идет речь.