Книга В поисках наслаждения - Элизабет Эссекс

— Это тогда ты уехал. В то лето.

Он не ответил. В этом не было нужды. Ответ светился в его настойчивых глазах.

— Тебе только исполнилось четырнадцать.

Даже сама она услышала в своем голосе бесполезное сожаление.

— Подходящий возраст для гардемарина.

Его голос оставался ровным и равнодушным. Но она не могла представить, что он был таким же холодным и десять лет назад. Ему было всего четырнадцать. А ей — двенадцать. Они были совсем детьми.

— И ты по этой причине взял и уехал?

— Взял и уехал? А разве у меня был выбор?

— Я думала… я думала, что сделала что-то не так.

Он подошел ближе, и ей пришлось запрокинуть голову, чтобы заглянуть ему в лицо. Он стоял так близко, что она чувствовала жар его тела.

— Конечно, сделала. Сняла свою чертову рубаху. Показала мне свою… Ты была бесстыжая. Сама просила меня об этом. Только расплачиваться пришлось мне. А не тебе.

— Мне было двенадцать. Не думаю, что понимала, о чем просила. И ты тоже снял свою.

Она вдруг ощутила резкую нехватку воздуха. Он был прав. Ей следовало знать. Следовало понимать.

— Боже, как все это ужасно!

— Не знаю. Но мы оба получили то, чего добивались.

— А чего мы добивались? — Она добивалась свободы. А он? — О Боже. Я была такая слепая, такая глупая, да? Ты хотел отомстить. И я поддалась, дав тебе такую возможность.

На короткий миг в его глазах вспыхнул огонь торжества, но он тут же его погасил.

— Это была не месть, я ничего такого не замышлял. Я…

Но он не закончил. У него не было ответа. Он не стал говорить, хотя это было правдой. И все получилось. Отлично получилось. Все, ради чего она старалась, все, что любила. Даже дом был иллюзией.

Она, которая всегда говорила что думала и всегда думала, что знает, как лучше, оказалась дурой, полной и беспросветной. Полной и безнадежной.

Господи, как же это утомляло, вся эта злость.

— Значит, ты можешь все забрать назад, когда будешь готов?

— Да, когда буду готов.

Лиззи не хотела знать, когда наступит этот момент. Она сделала глубокий вдох. Холодный ночной воздух обжег ей легкие и привел в чувство.

— Но пока имущество в моем распоряжении?

— Да, я… не мстительный. Я не хочу оставлять тебя ни с чем. Я не…

— Отлично. Тогда я все спущу.

Он посмотрел на нее ничего не выражающим взглядом.

— Я мстительная. По крайней мере собираюсь мстить. И потратить столько, сколько смогу. Ты совершил свою месть. Теперь мой черед. Я сделаю тебя банкротом. — Она послала ему ослепительную улыбку. — Я спущу все до последнего гроша.

— И останешься без средств? В самом деле, Лиззи. Не будь вредной. Тебе это не идет. Ты не играешь в азартные игры и не имеешь счетов у портнихи. — Он указал на ее старое рабочее платье из простого хлопка. — Но выглядишь почему-то прелестно, хотя должна больше спать. И лучше питаться.

Ее не тронет печальная озабоченность его голоса. Он использовал ее. И запланировал свою месть не тогда, когда оставил в тюрьме, а с самого начала, с того первого момента, когда увидел.

— Да, ты прав. Спасибо за отличную подсказку. Матушка уже устала твердить, чтобы я одевалась по моде. И знаешь, я вдруг ощутила в себе потребность стать патронессой. Искусств. Ведь музыканты, артисты, поэты, живописцы всегда нуждаются в ком-то, кто готов финансировать их гений. Покупать им хорошие инструменты. Я наводню ими дом. А содержать артистов накладно, ты ведь знаешь. Шампанское рекой для вдохновения. Попрошу миссис Таппер сделать запас. Они будут бесконечно благодарны, не правда ли? Будут стремиться оказывать мне всякие услуги и любезности.

Выражение его лица вызвало у Лиззи острое чувство удовлетворения. Он выглядел убитым. Прекрасно. Теперь знает, что чувствовала она.

— Не мешай этой миссии, Лиззи.

В его тихом голосе прозвучала откровенная угроза, которую он не посчитал нужным скрыть.

— Или что? Снова бросишь меня за решетку? — швырнула она в него слова презрения, как старый башмак.

— Бесстыжие твои глаза, — проворчал он. — Я уже говорил, что не имел к этому низкого отношения.

— Полагаешь, я должна тебе верить? Должна тебе верить? Когда все, что произносили твои губы, было ложью? Думаешь, что эта жалкая уловка сработает? Посмотри на себя. Скрываешься под покровом ночи, ходишь в каком-то тряпье. Последний рыбак и тот одевается лучше. Неужели искренне полагаешь, что кто-нибудь поверит, что ты мой работник? Когда ты даже тюльпана не в состоянии посадить.

— Нет, я не жду, что меня примут за твоего землекопа; мне нужно, чтобы меня сочли вольным торговцем, имеющим собственное судно, устроившимся к тебе под видом землекопа лишь из-за твоей очаровательной маленькой бухты.

В последних словах она уловила неприятный намек.

— Ах ты, ублюдок.

— Я всегда был ублюдком, дорогая, но все еще остаюсь твоим мужем.

Он сделал к ней еще шаг и, откинув ружье в сторону, заполучил ее в свои объятия и крепко прижал к своей груди, окутав своим жаром и сделав ее беспомощной. И умирающей от желания.

Глава 19

Этого хватило с избытком.

Марлоу долго терпел дурное настроение Лиззи, и теперь чаша его терпения, переполнилась. Он пытался объяснить, он принес извинения, он смиренно выдержал ее небезосновательный гнев, в то время как с того самого момента, как увидел ее на тропинке, хотел лишь одного — заключить в свои объятия и прижать к груди. И не отпускать, чтобы уберечь от беды. Выразить телом то, что не мог выразить словами.

Лиззи яростно, но тщетно сопротивлялась. Марлоу запретил себе думать о том, как она невесома и хрупка. Что он может сомкнуть свои огрубелые ладони вокруг ее тонкой талии. Он не мог позволить себе быть нежным. Нежность не испугает ее. А ее нужно было испугать. Испугать так сильно, чтобы она наконец прислушалась к тому, что он собирался рассказать ей о миссии. Чтобы она собрала вещи и бежала без оглядки из Гласс-Коттеджа, из Красного ущелья и из самого Дартмута. Бежала, чтобы выжить.

Но он не мог не думать, как хорошо было снова держать ее в своих объятиях после целой вечности наблюдения со стороны. Как не мог пренебречь приливом возбуждения, когда притиснул ее к себе и только несколько слоев ткани разделяли их тела.

Минуту назад ему казалось, что он ничего не чувствует, кроме разочарования и досады, но теперь ощущал лишь лихорадочный жар, исходящий от ее тела, и томительное желание, жгущее его кожу. Его желание было сравнимо с ревом моря в ушах, заглушающим все остальные чувства. Держа ее в объятиях, он уже не мог испытывать никакого разочарования.