Книга Неизведанные земли. Колумб - Фелипе Фернандес-Арместо
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Те же способности пригодились во время восстания среди группы его людей. Братья Поррас, Франсиско и Диего, были назначены командующими экспедицией королевским казначеем Алонсо де Моралесом. Колумб взял их неохотно, и они так и не поладили. Братья Поррас задумали вернуться на Эспаньолу на каноэ вместе с другими недовольными. У Колумба не было иного выбора, кроме как отпустить их, но они потерпели неудачу и были вынуждены вернуться, чтобы жить, терроризируя индейцев. В распоряжении адмирала было мало средств принуждения, за исключением силовых. Но порох и дробь были уже израсходованы, а моральный дух его верной команды явно подорван. Он попытался поступить с братьями так же, как поступил с Ролданом, то есть прибегнуть к уговорам и умиротворению, но они отвергли все его попытки. Их недисциплинированность поставила под угрозу всю экспедицию, угрожая нарушить хрупкое перемирие в отношениях Колумба с местными жителями. Колумб приписал начало военных действий мятежникам:
«Братья Поррас вернулись на Ямайку и послали ко мне с требованием, чтобы я отдал им все свои припасы, иначе они придут и заберут их, и это дорого обойдется мне, моему сыну, братьям и всем остальным мужчинам, что были со мной. И поскольку я не принял это требование, они, к своей погибели, привели в исполнение свою угрозу. Было достаточно убитых и раненых, и в конце концов наш Господь, который ненавидит гордыню и неблагодарность, передал всю их свору в наши руки»[414].
Нельзя было рисковать еще одним случаем самовольной «борьбы за справедливость» – ловушкой, в какую попал Колумб в истории с Адрианом де Мухикой. Так что Колумб отпустил мятежных братьев. Позже губернатор Эспаньолы не пожелал наказать их, и они смогли присоединиться к хору недоброжелателей Колумба в Испании. «Преступники явились ко двору с наглыми лицами», – возмущался Колумб в письме своему сыну. «О такой наглости, о таком гнусном предательстве никто прежде не слышал»[415]. Тем временем Колумб предпринял шаги для спасения экспедиции. Его верный подчиненный Диего Мендес де Сальседо был одним из самых смелых участников экспедиции. Он сослужил хорошую службу в переговорах и боевых действиях с индейцами на материке и на Ямайке. По его признанию, некоторые недовольные жаловались, что он был любимцем Колумба, которому адмирал доверял «все почетные должности». Его новая задача состояла в том, чтобы добраться до Эспаньолы на каноэ с индейскими гребцами в сопровождении второго каноэ с генуэзским офицером Бартоломео Фиески на борту. Расстояние было ничтожным, если судить по современным стандартам мореходства и жизнеобеспечения на малых судах, но Мендес высказал мысли всех, когда ответил, что это невозможно. Он принял это предложение, выказав явное нежелание и только после того, как призыв добровольцев не увенчался успехом.
«Тогда я встал [как он вспоминал позднее] и сказал: “Мой господин, у меня есть одна жизнь, и не больше. Я готов пойти на это ради служения Вашей светлости и благополучия присутствующих, потому что я надеюсь на Господа нашего Бога, что, видя добрые намерения, с которыми я это сделаю, Он избавит меня, как Он делал это много раз прежде”. Когда адмирал услышал мое решение, он встал, обнял меня и поцеловал в щеку, сказав: “Я хорошо знал, что никто, кроме тебя, не нашел бы смелости взяться за это”»[416].
Под слоем драматизации видна неподдельная гордость за то, что было потом воспринято как героический поступок, который он отметил в завещании и велел указать в надписи на своей могиле. Обстоятельства путешествия почти оправдали его опасения: каноэ с трудом выгребали против течения, пресная вода закончилась, гребцы начали умирать от жажды, а сам Мендес заболел. Наконец, после пятидневной работы веслами, оба каноэ благополучно достигли Эспаньолы, хотя и в точке, расположенной далеко от Санто-Доминго.
Свободное время, которое выпадало Колумбу на Ямайке в промежутках между борьбой за выживание, войной с мятежниками, попыткой послать за помощью и общением с индейцами, было посвящено размышлениям на географические темы и утешительному планированию будущего. Понятно, что, находясь в отчаянных обстоятельствах и под впечатлением от рухнувших надежд, он, скорее всего, не мог подчинять эти размышления строгому контролю и дисциплине. Он погрузился в неразумную жалость к себе, усугубляемую чувством неподдельной опасности:
«Мое положение именно таково, как я его описал. До сих пор я плакал своими слезами. Теперь пусть небеса пожалеют меня, а земля поплачет обо мне! Из мирских благ у меня нет ни крошки для пожертвования. Лишенный духовного утешения, я нахожусь здесь, в Индиях, как уже было сказано. Я брошен в моем ужасном несчастье, болен, каждый день ожидаю смерти, окружен миллионом дикарей, которые кипят жестокостью и враждебностью по отношению к нам, и я настолько отрезан от таинств святой Церкви, что моя душа будет забыта, если покинет мое тело в этом месте. Я умоляю оплакивать меня всех, кто любит милосердие, истину и справедливость»[417].
Как всегда в трудную минуту, остатки прежних помыслов и иллюзий затопили обезумевший мозг Колумба, на этот раз смешавшись со страхом старости. По его словам, он побывал на расстоянии десяти дней пути от реки Ганг; он видел коней массагетов с золотыми уздечками, которые живут рядом с амазонками; он едва избежал воздействия колдовства их шаманов; в Верагуа он обнаружил копи царя Соломона; а теперь он отправится дальше, не только для того, чтобы вернуть Иерусалим, но и для того, чтобы обратить китайского императора в христианство. Он повторил свое заявление о том, что открыл земной рай[418]. Наиболее тревожной особенностью психического состояния Колумба в это время являлось то, что он пытался обойти факт своей неудачи в поисках пути в Азию, бессмысленно утверждая, что он преуспел в этом. Вспоминая все ошибки, которые допустил, и даже те, от которых отказался, он теперь настойчиво утверждал, что был прав с самого начала. Его великое достижение в признании истинной природы Американского континента и исследовании его протяженности на север вплоть до Гондураса было скрыто под ложными утверждениями о том, что Куба является частью Китая, что все открытые им земли были азиатскими и что все элементы его оригинальной теории о пересечении Атлантики, вплоть до ложного значения длины градуса, были
