Книга Тьма наступает - Василий Анатольевич Криптонов

закрылся от них обмотанным цепью предплечьем. Дал Кристине время пройти дальше, сокрушая жвалы ударами.

Оказавшись под брюхом, Кристина перехватила меч, направив его вверх. Подпрыгнула и вонзила по самую рукоять.

Сверкнуло. Света стало как-то слишком уж много. Наверняка Света не осталась в стороне и помогла, чем смогла.

С хрустом и стоном паук развалился на две части. Они упали, слева и справа от нас с Кристиной. И, суча бесполезными ногами, истаяли.

Стало светло. Небо расчистилось, и ошеломлённое солнце уставилось на заваленную телами, до недавних пор такую тихую и спокойную улочку.

— Вот теперь — победа, — сказал я. И отозвал цепь.

* * *

Новички были в шоке. Это, впрочем, мягко сказано. Кого-то трясло, кого-то рвало, кто-то истерически всхлипывал. Интересно, сколько из них останется в строю после такого боевого крещения?

Я зашагал к антикварной лавке. Путь мне преградил Платон. Он хотел что-то сказать, но я, не останавливаясь, оттолкнул его плечом. У меня сейчас были дела поважнее.

В лавке было пусто. Как только началась заваруха, продавец, видимо, слинял через чёрный ход. Я нашёл лестницу на второй этаж, поднялся.

Они так и стояли тут — только отошли от окна и теперь смотрели на меня. Борис и Агата.

— Вы что здесь забыли, ваше высочество? — тихо спросил я. — Вы отдаёте себе отчёт в том, какой опасности себя подвергли?

— А какая разница? — Голос великого князя прозвучал глухо, мёртво. — Ты ведь сам всё видел.

— Видел — что?

Борис поднял взгляд. Что-то нехорошо блеснуло в его глазах.

— Всё, — повторил Борис. — Этих людей, обжирающихся до смерти просто потому, что могут. Они ведь не голодали, эти люди! А Париж? И Гостиный двор… Она говорит правду. Тьма говорит правду, вот что я понял! Она — не зло, она — лишь симптом болезни. Мы, люди, сами навлекли на себя всё это. Сами заслужили такой финал! С чем вы бились там? — Теперь Борис уже кричал, указывая на окно. — Со злом⁈ Нет! С неизбежностью. Те, кто ещё недостаточно зрел для того, чтобы понять эту неизбежность, для простоты назвали её злом, вот и…

"…то, что произошло в Гостином дворе и в Париже, выглядит как части чудовищной театральной постановки, — вспомнил я вдруг слова Жоржа. — Тьма как будто задалась целью продемонстрировать кому-то всю людскую мерзость".

Ну, вот и продемонстрировала. Тому, кому хотела. И цели своей определенно добилась, не мытьём, так катаньем. Не получилось пробиться напрямую — пойдём в обход…

Я почувствовал подступающую ярость. Перебил Бориса:

— Ты хочешь сказать, что я недостаточно зрел для того, чтобы понять эту неизбежность?

Борис колебался не дольше секунды. А потом решительно объявил:

— Да!

— Ну, щегол, ты совсем охренел. Это уже за гранью.

Я подошёл к нему и, схватив за грудки, приподнял. Борис обалдел до такой степени, что даже трепыхнуться не попробовал.

— Что вы делаете? — заверещала Агата. — Константин Александрович, вы с ума сошли? Это ведь особа императорской крови, немедленно прекратите, или я…

— Или ты — что? — спросил я, не оглядываясь. — Рискнёшь на меня напасть?

— Да! — рявкнула Агата. — Рискну.

— Слыхал, что говорит твоя незрелая подружка? — усмехнулся я. — Клянусь жизнью, у неё яйца побольше, чем у тебя.

Я разжал пальцы, и великий князь рухнул на пол. На ногах не устоял, шлёпнулся на задницу. И снизу вверх уставился на меня.

— Тьма основательно засрала тебе мозги, — сказал я. — Но это, думаю, поправимо.

— В моих мозгах всё в полном порядке, — ощетинился Борис. — И я вижу всё совершенно ясно! Что ты хочешь сделать? Отвезти меня к Вербицкой, чистить жемчужину? Да плевать я хотел на ваши условности!

Он одним движением порвал цепочку и отшвырнул жемчужину в сторону. Прежде чем она разбилась о стену, я успел заметить, что жемчужина — почти совсем чёрная, кроме одного крохотного белого пятна.

— Все эти так называемые добрые дела гроша ломанного не стоят! От этого лишь больнее, хуже и страшнее умирать. А смерть — неизбежна! Как ты-то этого не понимаешь? У нас нет ни единого…

— Поехали. — Я рывком за шиворот поднял Бориса на ноги. — Покатаемся.

Он сопротивлялся, но мне было плевать. Когда мы вышли наружу, дёргаться Борис прекратил. Неудобно было на глазах у всех вести себя, как капризный мальчишка.

— Преклоняюсь перед наглостью этой чёрной суки, — сказал я. — Ей так сильно хотелось показать тебе своё представление, что она заставила тебя сбежать из академии, обдурив охрану. И что это было? Портал?

— Не твоё дело! — буркнул Борис.

— Не моё, конечно. А Агата, однако, отправилась вслед за тобой. Уважаю. Такое — уважаю.

Теперь, когда всё закончилось, приехали канцелярские, разбираться с последствиями. Я привычно выбрал автомобиль поприличнее и молча показал водителю — мол, иди-ка, покури. Тот, узнав меня, спорить не стал. Отошёл в сторону.

— Я никуда не поеду, — прошипел Борис. — Это бессмысленно!

— Поедешь, ещё как, — сказал я спокойно. — Не заставляй запихивать тебя в салон, могу случайно сломать что-нибудь.

— Чего ты хочешь?

— Тьма решила тебе кое-что показать — и ты, как собачонка, побежал по команде. Ну так теперь я тебе хочу кое-что показать! Будь добр, прояви свою так называемую зрелость, и по крайней мере выслушай обе стороны, прежде чем принять решение.

* * *

— Ты не смеешь так обращаться с особой императорской крови!

Это были первые слова Бориса — после того, как мы отъехали от места происшествия.

Я катил по улицам Петербурга, а мимо текли человеческие реки. Битва с Тьмой не осталась незамеченной, и теперь, когда всё стихло, любопытные обыватели потянулись за свежими слухами, надеясь выяснить что-то из первых рук — чтобы потом задирать носы перед теми, кто узнает всё из газет.

— Никто из придворных не видел, что происходило, — сказал я. — Репутация вашего высочества не пострадает.

— Всё равно! Ты не смеешь!

— Ну, не смею, значит, не смею. Такой уж я по жизни несмелый человек. Нерешительный.

Борис засопел. Вселенская скорбь, внушённая Тьмой, боролась в нём с подростковым гонором и обидой.

— Если ты везёшь меня к Клавдии Тимофеевне, то это напрасно. Я не болен, я здоров, как никогда. Но мне кажется, что больным я был