Книга Улав, сын Аудуна из Хествикена - Сигрид Унсет

– Я не хозяйская дочь, Тейт, я племянница. А это совсем иное дело.

Тейт недоверчиво взглянул на нее.

– А я думала, ты шутишь: говорил – посватаешься, а сам дал волю рукам… Вот я и не считала, что ты и вправду сватаешься. Мне и в голову не приходило, будто ты хочешь высмеять меня… за мою глупость. Знай же, я никогда не выезжала из родных краев, мало что знаю и умею, и мне радостно было потолковать с тобой. Ведь ты человек умный, ученый и столько всего на свете повидал.

Она улыбнулась ему ласково и просительно. Тейт смотрел себе под ноги.

– Неправду молвишь!

– Чистую правду. Я думала, ты, может, останешься здесь на несколько дней… а я еще послушаю тебя да поучусь уму-разуму.

– Нет, мне надобно вернуться домой. Однако же Гуннар, сын Берга, собирался снова послать меня сюда после праздника, – сказал он чуть смущенно.

– Будешь желанным гостем! – Ингунн подала ему руку на прощание и пошла в дом.

4

Ко дню святого Йона Арнвид, сын Финна, приехал в долину проведать тетку. Старой Осе, хозяйке, становилось то лучше, то хуже; она могла угаснуть в любую минуту. А могла прожить еще долго, будь на то божья воля. Об Улаве Арнвид ничего уже давно не слыхал.

На другой день после его приезда они с Ингунн прогуливались по туну. Тут появился Тейт, сын Халла; он проскользнул мимо них и прошел в дом Магнхильд. Арнвид остановился и поглядел ему вслед.

– А часто он является сюда с посылами, этот писец?

Ингунн кивнула в ответ.

– Думается, не подобает тебе так долго беседовать с ним, Ингунн.

– Почему? Ты знаешь про него что-нибудь худое? – немного погодя спросила она.

– Я слышал кое-что о нем в Хамаре, – сказал Арнвид.

– И что же? – подавленно спросила Ингунн. – Что о нем говорят? Что-нибудь худое?

– Он играет в зернь на деньги, – тихо, словно чуть нехотя, ответил Арнвид. – Первым взял к себе на службу этого вертопраха местер[96] Тургард, певчий, и немало его хвалил. Почерк у исландца, дескать, отменный, пишет он быстро и грамотно. К тому же умеет изукрасить рукопись цветными узорами, так что местер Тургард доверил ему выписать и раскрасить заглавные буквы в «антифоне»[97] и в копии Закона страны[98]. И то была отменная работа. А когда жена переплетчика, которая пособляла мужу, занемогла, Тейт, говорят, вызвался помочь. Оказалось, он столь же искусен в переплетном деле, как и переплетчик самого епископа. Потому-то местер Тургард с неохотою отослал от себя этого молодца. Но есть у Тейта слабость: он просто ума решается, когда к нему в руки попадают игральные кости или шахматная доска с фигурами. А такими играми частенько балуются в торговом городе. Тейту ничего не стоит проиграть и штаны, и башмаки, так что он не раз являлся к своему хозяину в одолженной одежонке. По правде говоря, нет у него разума блюсти собственную выгоду: он брал в долг и у хозяйки, содержавшей питейный дом, и у мелочных торговцев. Как ни жаль было местеру Тургарду расстаться с искусным писцом, все же он счел, что ради блага самого юноши надобно определить его туда, где не будет для него на каждом шагу таких больших соблазнов. Вообще-то парень неплохой, обходительный, это и певчий говорил. Ну, а поелику ленсману в Рейне нужен был грамотей, местер Тургард и определил туда исландца.

О том, что за Тейтом водились кое-какие грешки по женской части, Арнвид полагал, говорить Ингунн нет надобности; да и не хотелось ему распускать сплетни об этом юноше, каков бы он ни был. Иное дело – то, что Тейт-исландец взял якобы в долг деньги у старушек сестер местера Тургарда, да и другое в том же роде – об этом, считал Арнвид, сказать должно…

За день до праздника святого Йона все домочадцы из Берга пошли к заутрене – была как раз годовщина смерти господина Викинга. А когда они возвращались домой, разразилась страшная гроза. Лил такой дождь, что можно было бы подумать – земля не видывала подобного потопа со времен Ноя. Прихожане укрылись под большими, нависшими над тропой скалами, и все равно вымокли до нитки, когда к вечеру добрались домой.

Тура, дочь Стейнфинна, приехала к тетке погостить на праздник и привезла двоих старших детей. На этот раз она была чрезвычайно ласкова с сестрой и под вечер пришла в горницу Осы, чтоб увести Ингунн в застольную – в усадьбе нынче было много гостей.

Ингунн сидела съежившись у очага – в одной рубахе; волосы она распустила, желая получше просушить. Поначалу она отговаривалась – не может-де оставить бабушку. Тура сказала в ответ, что с ней, мол, посидит Далла. Тогда Ингунн снова стала отговариваться: у нее и платья-то подобающего нет; единственное ее праздничное – промокло до нитки, когда она возвращалась из церкви.

Тура расхаживала по горнице, мурлыча себе под нос. Все еще красивая и молодая, хотя и отяжелевшая, она была в богатом, голубого бархата платье, и шелковой головной повязке; на ее пышной груди поблескивали застежки, позолоченный пояс красиво обвивал полный стан. Она открыла сундук Ингунн.

– А ты не можешь надеть вот это?.. – Тура подоила к ней, освещенная огнем очага, держа в руках шелковое платье цвета желто-зеленой листвы, которое Ингунн получила от покойной матери в тот день, когда убили Маттиаса, сына Харалда.

Ингунн помрачнела и еще ниже склонила голову. Тура продолжала:

– Ты ведь почти не надевала его, сестрица. Помнится, я завидовала, что матушка подарила это платье тебе. Ты надевала его хоть раз с того вечера?

– Я была в нем на свадьбе в Эльдридстаде.

– Да, я слыхала от людей: ты была очень красива на этой свадьбе. – Тура вздохнула. – Я в то время лежала и досадовала, что не могу быть там, на самой богатой свадьбе, которую играли в долине за последние двадцать лет. Пойдем, сестрица, – умоляюще сказала она. – Ой, мне так хочется играть и плясать нынче вечером. Ведь с тех пор, как я вышла замуж, это первое лето, когда я не ношу ребенка под сердцем. Пойдем, Ингунн, голубушка. Арнвид станет запевать, да и этот исландец, друг твой… Даже не знаю, у кого из них голос красивее!

Ингунн поднялась, все еще колеблясь. Улыбаясь, Тура взяла платье, просунула в него голову сестры и помогла ей расправить складки под серебряным поясом.

– Волосы еще не высохли, – застенчиво пробормотала Ингунн, зажав их в пучок.