Книга Девушка с пробегом - Джина Шэй

А Лилит сидит и продолжает гипнотизировать меня. Засранка повадилась по утрам гулять со мной и носиться за мной во время пробежек. Конечно же, она отстает — лапки короткие. Что не мешает ей носиться за мной вокруг двора радостным повизгивающим метеором.

Вот так я и знала, что в конце концов на выгул этого хвостатого имущества буду эксплуатироваться я!

Как это часто бывает — по жизни бывает то густо, то пусто. Вчера вечером ты лежала на кровати и мечтала о ружье, чтоб тебя, всю такую страдающую, кто-нибудь все-таки взял и пристрелил, чтоб бедняжка не мучилась.

А сегодня у тебя дым коромыслом, надо ключи забрать от квартиры — именно сегодня, завтра нужный тебе человек улетает в отпуск. А еще надо в суд успеть тоже, и Лису бы еще в школу отвести хорошо.

Ну, хотя бы заберет Лису Паша, обещал накормить и погулять с ней по ТЦ. Уже ура. Я этому обрадовалась и непрозрачно намекнула бывшему муженьку, что ладно, так и быть, я готова простить ему алименты в этом месяце, если он сходит и купит с Лисой новые брюки для школьной формы.

И это было даже не в наказание, а потому что обострилась потребность. Ибо Лилька вчера решила Лисицыны брюки погрызть и напускать в них слюней. Было у меня ощущение, что пятна еще отстираются, а вот пострадавшей от собачьих зубов ткани это не поможет. За это в преступницу даже тапком кинули. Я кинула — кто еще может быть палачом в моей семье? Не попала, правда, я по жизни была тот еще снайпер, а сейчас, когда на душе настал сезон дождей — косячила еще сильней.

Эх, а вчера было так спокойно… Ну, если брать то время, пока Лилит мне не устроила вечерний моцион по квартире. Тишь, гладь и в кои-то веки нормально разведенная краска. И как же мне не хватало тех солнечных утренних часов, когда мы с Дэйвом возвращались, после того как отвезли Лисицу в школу. И я медитировала у мольберта, он у компа, наводил лоск в одном из своих проектов. А потом мы отвлекались от своих медитаций…

Боже, как мне этого сейчас не хватало. Как я тосковала по пикировкам с этим несносным нахалом, по его таким весенним ладоням. Он бы согнал с меня эту корку мерзлоты, у него это уже получилось.

Вот и где он? Почему ни звонка, ни сообщения на чертовом Фейсбуке, ни одной долбаной эсэмски, ни-че-го…

Мне писали одноклассники, мне писали клиенты, писали даже спамеры. А Дэйв не писал. И вообще не появлялся в онлайне. Так и оставил мне одну только свою фотографию, где он вполоборота, в темном пальто, смотрит влево. У! Упырь. Почему именно влево?

Чтобы не раздирать себе сердце ржавым гвоздем, и не пялиться на его страничку лишние полчасика, я даже накатала длинный, максимально остроумный, насколько это возможно в моем состоянии, ответ тому спамеру, оценив уровень его английского, явно обгоняющего в развитии гугл-переводчик. Сообщила, что да, конечно, я хочу сиять на всю галактику, но в данный момент безумно занята, но вот, через три недели выставка. Приезжайте. Буду ждать, мистер Майлз.

Даже от руки нарисовала ему пригласительный на выставку, сфотографировала и послала “в Бруклин”. Надеюсь, спамер оценил, насколько я запарилась. Эксклюзивный дизайн, между прочим. Надо будет из него лот на аукционе сделать.

Но это было вчера.

А сегодня, как все и бывает в такие дни — все выходит впритык. И Лису я притаскиваю в школу секунда в секунду перед звонком. А потом прыгаю в ближайший автобус, чтобы доехать до Москвы, где меня уже ждет со своей машиной Вознесенский.

Суд. Первое заседание моей тяжбы с Верейским. На самом деле это ужасно долгожданное событие, в которое мне верилось с трудом.

— Ну как ты вообще? Готова к побоищу? — приветствует меня Максим, когда я падаю в его пижонское Пежо.

— С Верейским-то? — я кровожадно скалюсь. — О, можешь даже не спрашивать. Я этого момента пять лет ждала.

Боже, неужели мне удастся этого урода посадить? Я, признаться, и не надеялась.

У зала суда я сталкиваюсь с Верейским. Сталкиваюсь и сразу же понимаю, из-за кого бросила курить. Не хотела походить на него даже в этом.

Верейский смотрит на меня волком, я смотрю на него. Если бы взглядом можно было выписать нокаут, то сейчас Сашенька бы уже пускал слюни на ступенях суда. Нет, надо удержаться, нужно хоть раз в жизни не влезть с этим козлом в перепалку. Хотя меня и бесит, что его еще не посадили. Еще! Все еще будет. Он не вывернется!

Ну почему, почему, почему весь этот телекинез существует только в киношках про Мстителей?

— Надь, пойдем, — Максим сжимает пальцы на моем плече, — Александру Викторовичу есть чем заняться без нас. Например, придумать, где он будет брать деньги на выплату компенсации. Держу пари, у него в заначке столько не отложено.

— Вы еще не выиграли процесс, — занудно замечает из-за спины Сашеньки тощая блондинка в широком сером платье.

— И вам здравствуйте, Ольга Адольфовна, — Макс расцветает самой сладкой из всех улыбок, — не хвораете? А то что-то с клиентами у вас совсем все грустно стало.

— Пойдем, — я стискиваю пальцы на локте Максима. О чем тут же жалею на самом деле. Верейский окидывает меня и Вознесенского взглядом, и на губах у него расцветает пакостная ухмылочка.

— Что, Огудалову ты уже надоела, красотка? — кривит губы Верейский. — До него дошло, что есть девочки посвежее твоего? И без прицепов? Думаешь, до этого не дойдет?

Давно такого не было, чтобы та грязь, которой в меня швырял Верейский, до меня долетала. Но именно сейчас в моей груди что-то болезненно сводит. И вот это — самое паршивое. Его слова бьют в цель. В те мои страхи, что я старательно держу за спиной.

Что он уехал, и не хочет ко мне возвращаться. Совсем.

Что он уже закрутил себе роман с какой-нибудь юной красоткой, которую он может себе позволить.

Что я ему не нужна…

И я знаю, почему действительно перестала по утрам заглядывать в мессенджеры. Потому что на самом-то деле жутко боюсь увидеть в каком-нибудь из них: “Знаешь, не могла бы ты вышвырнуться из моей квартиры, я тут понял, что ты в ней и в моей жизни лишняя”.

Это так легко представить, что просто тошно.

Приходится отвесить себе оплеуху, потому что паранойя обострилась совершенно неприемлемо.

Я обещала верить. Обещала!

Но где бы еще найти на это силы, когда семнадцать дней — ни слуху, ни духу, и в пору уже идти расклеивать объявления: “Потерялся бог, особые приметы: длинный язык, исключительная божественность, на шее — ожерелье, украшенное похищенными сердцами”.

От рефлексии меня отвлекает глухой вопль. Моргаю, прихожу в себя, смотрю на скрючившегося пополам Верейского и на Максима, чуть встряхивавшего кистью руки, будто он грязь с пальцев стряхнуть пытался.

Кажется, кто-то только что получил в поддых.

— Извини, что не сдержался, — Вознесенский виновато мне улыбается и шагает к дверям суда, — я чуть не забыл, Дэйв настойчиво просил передать этому уроду посылочку. И вот. Я вспомнил. Передал. Можно идти.