Книга Красная точка - Дмитрий Бавильский

«Подсчитали, прослезились», но произошло это не сразу, а годы спустя, когда общение (интернета ж ещё не было) с друзьями с имперских окраин максимально замедлилось (Вася окончательно растерял однополчан, по «горбачёвскому при́зыву» согнанных в казармы из республиканских университетов после первого курса), а фантомные боли от привычных черт прошлой жизни начали приходить в снах.

Дядя Вова продал в Ташкенте трёхкомнатную и бизнес, перебрался в Курган. Референдум с формулой заклятья «да, да, нет, да» запомнился Васе первой манипуляцией политтехнологов (тогда это было новинкой и проканало), невольной жертвой которой он стал. Посчитанный лихими людьми и наивный, подобно другим людям доброй воли, Вася, неистово желавший насолить зажравшемуся Горбачеву, тоже ведь, как потом оказалось, стал разносчиком вируса неправильного знания.

Так уж сложилось в новейшей истории России, что любое мнение, каким бы перпендикулярным оно ни было, идёт на пользу мелкодисперсному Злу, забивающему все поры и щели. Тут даже полное неучастие и тотальный игнор величают «усушкой явки» и заносят себе в актив. Хотя, разумеется, принцип «наименьшего вреда» никто отменить не в состоянии.

Третьему – не бывать

Второе надувательство, отмеченное Васей как его персональная «точка невозврата», случилось на президентских выборах, искусственно противопоставивших президента-демократа страшному (а на самом деле, подобно жабе, попросту омерзительно бородавчатому) коммунисту-реваншисту из села Мымрино.

На первый тур, с шутками и прибаутками, а также с разъезжающими по стране артистами (Вася с одногруппниками тоже ведь бегал на халявный концерт в ДК железнодорожников – и не на какого-то там Женю Белоусова, но на вполне андеграундную, много о себе чего думающую группу «Колибри», в откровенной лаже вроде не участвовавшей) он ещё пошёл и проголосовал. Однако во втором туре, требовавшем голосовать не головой, но сердцем, пошли уже такие откровенные непотребства, что Вася раз и навсегда запретил себе участие в подобном унизительном обмане.

Два раза его уже кинули, и с этим ничего не поделать. Однако чем скорее выходишь из системы тотального [само]обмана, тем полнее сохранишь себя и то, что называется малопонятным словом «карма», так как главное, что нужно мелкодисперсному Злу, – твоя подпись в выборной ведомости. Подобно Мефистофелю, Зло ловит каждого Фауста на персональный договор, якобы закрепляющий за собой право на оказание услуг. Вася вдруг понял, что его этот «общественный договор» не устраивает. Ни продлять, ни, тем более, поддерживать его своей подписью он больше не станет. Ни за какие коврижки. Однажды, ожидая, пока Пушкарёва освободится от распечатки очередного диплома, он взял да и заспорил с Надеждой Яковлевной, как правильнее всего спасаться – гуртом или в одиночку.

Старая деканша, этакая Черепаха Тортилла, много чего повидавшая на веку, была уверена в том, что спастись можно только сообща и всем вместе. Вася, человек новой формации, уже понимал: если спасение есть, то оно обязательно персонально. Как молитва, которая всегда личная, даже если человек и просит о мире во всём мире.

Пусть необъятна ночь

Впрочем, крайний этот индивидуализм, необходимый для того, чтобы наконец вынырнуть из всеобщей социалистической смази, был ещё впереди, а пока, в самом конце 80-х, Вася только-только вернулся из армии на второй курс. Лена уже прочно укоренилась за столом в предбаннике начальственного кабинета рядом с аудиториями, из-за чего практически всегда была на виду. Тем более что дверь в деканат распахнута, точно приглашая присоединиться к машинистке, отчаянно строчащей на электрической пишмашике, но с радостью отвлекающейся на любого гостя.

Вася избегал туда заходить после одной неловкости, когда, раздухарившись перед слегка пригубившей экс-соседкой, начал наезжать на Надежду Яковлевну, выговаривать отсутствующей проводнице коммунистической идеологии надуманные претензии. Затем, не удовлетворясь хулой и возжаждав действия, схватил с книжного шкафа её беретик и начал пинать его что было сил. Черепаха Тортилла зашла ровно в тот момент, когда Вася, державший берет на вытянутой руке перед собой, встал в позу футболиста, забивающего победный пенальти.

Поняла что-то деканша или нет, он так никогда и не узнает. Пушкарева хихикала, поощряя его к всё большей разнузданности, потом, когда Надежда Яковлевна неожиданно зашла, Лене захотелось спрятаться за электромашинкой: Вася отметил, как она втянула голову в шею, а глаза за стеклами очков округлились. Поначалу неловкость рождалась из-за ожидания возмездия, затем из-за того, что оно не последовало (подвоха Вася ждал до самой выдачи диплома), а после скоропостижной смерти Тортиллы превратилась в форму памяти о ней и неразрешимый вопрос: было бы парню так же неловко за эти кривляния, если бы деканша тогда не зашла?

Каждая погода благодать

Часто от Лены пахло употреблённым. В тесном предбаннике деканата алкогольные пары смешивались с духами: ими Пушкарёва поливалась нещадно. Еще со снегурочкиных времён Вася помнил об одной особенности женского амбре – никакого перегара, выпитые градусы словно бы застревают в девичьем организме на уровне горла, а пахнут свежо и благородно. Школьные, потом студенческие и, тем более, армейские попойки (в казарме любили употреблять «Гвоздику», одеколон от комаров, разбавленный водой, превращавшийся в мутное молочко) выказывали разницу чужого обмена веществ: собутыльники никогда не пахли так приятно, как девушки. Тем более что Лена прятала винные пары и ароматы дубильных веществ за шлейфом модных тогда (поди достань) польских духов «Быть может» и болгарского «Сигнатура».

Честно говоря, Вася следил тогда за Пушкарёвой вполглаза. Точнее, и не следил вовсе, сама на глаза попадалась, став, казалось, неотъемлемой частью его присутственных часов – настолько она совпала с историко-гуманитарным факультетом, украшенным деревянными панелями «под избу», и с этим воспалённым временем тотальной растерянности, что пройти мимо Пушкарёвой было невозможно: «высоко сижу, далеко гляжу».

– Слышал, Вася, что Тарковский от рака умер, а Ростропович играл на его похоронах – прямо на паперти парижской церкви?

– Ох, мать, мне кажется, гораздо важнее, что Кристина Орбакайте сошлась с Володькой Пресняковым. Видела в «Комсомольской правде» заголовок его интервью – «Я так устал от брейка!»?

– А ты злой!

Особенности национальной охоты

– Просто честный. А Тарковского действительно жалко. Сгубили человека. Сгорел гений.

Лена уже умела навести вокруг себя таинственного тумана, ну, или же такого вещества неопределённости, которое ей самой казалось манким, едва ли не фосфоресцирующим; однако Васе, знавшим Пушкаренцию как облупленную с третьего класса, все эти усилия по созданию липкого поля казались «шитыми белыми нитками», крайне наивными в главном посыле поиска нового «достойного» мужчины (необязательно мужа). Морчков, если судить по невнятным репликам бывшей соседки, куда-то испарился, а может, и не испарился, продолжал исполнять супружеские обязанности, но Лена говорила о нём в педалируемо глумливом тоне, из-за чего вариантов не оставалось: Илья окончательно переведён на скамейку запасных.