Книга Грешница - Сьюзен Джонсон

— Ну, раз уж мы оба не имеем ни малейшего представления о приготовлении леденцов, почему бы тогда просто не сказать повару, а пока поспать.

— Мы всегда делали леденцы в плохую погоду…

На секунду его глаза широко раскрылись от удивления, но затем он иронично прищурился:

— Как благоразумно с вашей стороны.

Он в плохую погоду находил себе более веселые занятия. И не только в плохую.

— К тому же я хочу есть, — сказала Челси, не замечая его насмешки.

— Ты все время хочешь есть.

— Я же ем за двоих.

«Для такого утра она выглядела слишком радостной, — думал Синджин, — эдакая щебечущая лесная фея, которая к потопу успела приготовить лодку».

Для него же этот утренний час был менее благоприятным, сказывались две бутылки кларета и пара рюмок коньяка. Взгляд его полуприкрытых глаз скользил по жене, единственному источнику его наслаждений здесь, в Хаттоне. И он решил, что взамен на то необычайное удовольствие, которое она ему доставляет, он мог бы поучаствовать даже в приготовлении леденцов.

— Я думаю, — сказал он и взглянул в ее глаза, полные ожидания, — раз уж ты ешь за двоих, то мы просто должны сделать леденцы…

— Сейчас? — Вся ее неугомонность и почти детская нетерпеливость прозвучали в одном слове.

Он вздохнул. То, что хочет разум, не всегда хочет тело. Однако, взяв себя в руки, он приветливо улыбнулся:

— Сейчас.

Она буквально выпрыгнула из кровати, взяла свой халат из кресла, закружилась от радости и накинула его на плечи.

Приподнявшись на локтях, Синджин улыбался ее светлому и радостному настроению в такое серое и тусклое утро. Ее зелено-голубой халат подходил к ее светлым волосам и пасмурному синевато-серому дню.

Парча халата мерцала как лазурь, пока она, перелетая от шкафчика к столу и бюро, собирала его халат, расческу, свой гребень и зеркальце. От всей этой суматохи у него еще сильней разболелась голова.

— Дорогая, ты слишком быстро передвигаешься сегодня, — сказал Синджин, откидываясь на подушки. — Посиди хотя бы минутку.

— Так лучше? — с улыбкой поинтересовалась Челси, сразу же замедлив свой темп. Накинув на себя его шелковый халат, волочившийся на ней, словно шлейф, она, будто королева, профланировала вдоль кровати.

Но ее улыбка не переставала выдавать ее настроения, проказливого и радостного, а ее просвечивающиеся волосы напоминали ему нимфу.

— Ты порезал ногу, — сказала она, подойдя к кровати. И, не глядя, уложив все то, что она держала в руках, чтобы повнимательней рассмотреть каплю крови у Синджина на бедре.

Он сразу же сел и, глядя на кровь, спросил:

— Порез? — тоном, каким чопорная девственница произнесла бы «половая связь».

— Я сотру ее, — Челси стала искать, чем бы вытереть ему ногу.

Недоумевая, как можно порезаться во сне, да еще на мягком матраце, —Синджин уголком простыни стер кровь.

Пореза не было. Кожа была нетронутой.

Внезапная догадка поразила его в следующую секунду, приведя его в некоторое замешательство, расстройство, настораживающее волнение. Всегда избегавший длительных отношений с женщиной, Синджин имел только самые общие представления о выкидыше.

— Я думаю, это твоя кровь, — осторожно сказал он, когда Челси возвращалась от небольшого столика, на котором стоял умывальный таз. На лице его не дрогнул ни один мускул, хотя необычайное страдание и переживание вдруг переполнили его.

Уронив мокрую тряпку, как будто обжегшись, она закрыла рукой рот и будто онемела. Пораженная, Челси безмолвно стояла посреди комнаты. Тиканье часов в этой внезапной тишине казалось необычайно громким. И в этот момент она подумала, что у нее, должно быть, остановилось сердце: настолько она похолодела от слов, произнесенных Синджином.

— Надо проверить, — тихо предложил Синджин.

Освободившись от одеял и простыней, он осторожно сел, спустив ноги на пол. Причем он как-то странно контролировал свои движения, как будто тишина требовала обдуманных действий.

И когда мгновением позже Челси проверила, на белом полотенце виднелось красное пятно. Лицо ее стало мертвенно-бледным.

Повинуясь бессознательному импульсу, она сжала ноги, как будто это могло отвести беду, как будто она была в состоянии контролировать неумолимое кровотечение. «Я потеряю его, — была ее первая мысль, — и нашего ребенка». Она закрыла глаза, пытаясь противостоять подступившим слезам.

«Я никогда не хотела любить его», — думала она, а к горлу подступал комок. И до Хаттона ей это удавалось. Но Синджин своим очарованием заставит поверить даже в любовь. А когда он с такой легкостью и теплотой начинал говорить о ребенке, то она даже попыталась строить какие-то планы. Но сейчас ее ребенок был в опасности, все ее мечты под угрозой, страх того, что она может потерять своего ребенка, охватил ее рассудок. И единственное, что она чувствовала в тот момент, была огромная горечь, гнетущая и беспредельная. На глазах выступили слезы и, печально сверкая, стали скатываться по ее бледным щекам.

В этот миг Земля, казалось, слетела со своей оси, но Синджин, увидев ее слезы, уже спешил к ней. Подняв ее на руки, он прижал ее к своей широкой груди. Переливающаяся парча, как след ее слез, упала на ковер.

— Может, так и надо, — прошептал он, пытаясь ее успокоить, — не надо плакать.

Челси прижалась к нему, и он почувствовал, как ее теплые слезы катятся у него по груди.

— Позовем повивальную бабку.., доктора, они. скажут. Ну, не плачь. Может, обойдется.

Он автоматически произносил эти фразы утешения, обдумывая между тем возможные действия.

Перспектива личной свободы завладела им подобно видениям святого Антония в пустыне. Его прежняя жизнь забрезжила, как мираж, на горизонте. Жестокое и эгоистичное слово «развод», как сильнодействующее лекарство, завладело им. Но параллельно с его эгоистичными интересами в нем еще существовали увлечение и привязанность к Челси, так же как сожаление по их ребенку, возможно, уже слишком слабому для этой суровой жизни. «Как их непрочные отношения, — думал он, — и свадьба по принуждению».

Он был огорчен и разочарован, как будто всю прежнюю жизнь он был лишь игрушкой в руках злодейки-судьбы. И вообще, его настоящие чувства не подвергались никакому определению. Но природные доброта и способность к состраданию взяли вверх в той неразберихе, что творилась у него в голове: нужно было немедленно позаботиться о Челси.

— Я пойду позову повивальную бабку, — произнес он мягко, покачивая ее нежно, как ребенка. — Полежи пока на кровати, только секундочку, — добавил он, в то время как она обвила руками его шею.

— Нет, — попросила она.

— Пожалуйста, дорогая… — настаивал он.

— Это обязательно? — Ее голос дрожал, слова едва были слышны. Если бы в тот момент она не была потрясена своей утратой, она бы удивилась своей беспомощности. Но, беззащитная перед своими чувствами, она нуждалась в утешении, надежде; ей нужна была его поддержка.