Книга Пасынок империи - Наталья Точильникова

— Что за тест? — спросил я.

— Незадолго до казни для Анри настраивали биопрограммер, чтобы он гарантированно ничего не почувствовал. Проверяли глубину наркоза. Так что его приводили сюда, он ложился, и БП запускали в режиме общей анестезии. Анри буквально на минуту потерял сознание.

— Он знал, что это не казнь?

— Конечно. Камилла все-таки пыталась протестовать, но его предупредили, так что все было законно.

— А что за стеклом? — спросил я.

— За стеклом были зрители, — сказал Ройтман.

И стекло начало светлеть, становясь прозрачным. Вскоре я увидел ряды кресел, поднимающиеся полукруглым амфитеатром.

— В основном, родственники жертв, — уточнил Евгений Львович. — Анри лег под биопрограмммер. Сам, без всякого сопротивления и без малейших признаков страха. Его фиксировали к столу. И, когда ему разрешили говорить, сказал, что ему жаль, что погибло столько людей, что он не хотел этого, но Тесса должна быть свободной. И призвал своих соратников продолжить борьбу без него и ни в коем случае не складывать оружие. «Все, — сказал он, — можете начинать». И закрыл глаза. И тогда объявили о том, что Анастасия Павловна дала отсрочку. Исполнители казни наверняка знали заранее, а для меня, Литвинова и Камиллы это была полная неожиданность. Мы жутко обрадовались. Анри вообще был в шоке. Ему помогли подняться, его покачивало, он даже скрыть это не смог. Отсрочка была на год, хотя, как вы знаете, Артур, она действует до сих пор.

— Почему Анастасия Павловна так поступила? — спросил я. — Чисто по-женски, да?

— Я сам сказал зачем-то про «по-женски», — улыбнулся Ройтман, — но это упрощение, конечно. Ваш отец обаятельный человек, это верно. Тогда, правда, был менее обаятельный, чем сейчас. Слишком много было гордыни, злости и внутренней жесткости. Но не в этом дело. По крайней мере, не только в этом. Анри был единственным человеком, приговоренным к смерти за все правление Анастасии Павловны. Думаю, она просто не захотела омрачать свое царствование исполнением смертного приговора. И она была женщина умная и понимала, думаю, что все эти отговорки про убить по закону, убить в соответствии с процедурой, убить безболезненно — не более, чем лицемерие. Все равно убить!

В зал пройти хотите?

— Да.

Вход в зал был с другой стороны и еще через пару сейфовых дверей.

Мы поднялись по лестнице вдоль кресел, обитых красной тканью и сели ряд на пятый.

Ярко освещенная часть зала со столом для казни напоминала сцену, стекло полукругом выдавалось в зал, так что можно было разглядеть каждую деталь. Словно в театре.

— Когда здесь последний раз казнили? — спросил я.

— Никогда, — сказал Ройтман. — Психологический Центр построили лет тридцать пять назад. А не казнили тридцать восемь лет. На Кратосе. На Тессе — почти сто. Так что рассуждения Анри о более развитой и прогрессивной тессианской культуре имеют под собой некоторые основания. Так что фиктивная смертная казнь Анри, если уж называть вещи своими именами, здесь была единственным мероприятием.

— Психологи Центра были категорически против, — сказал Старицын.

— Да, — кивнул Евгений Львович. — Правда, в первые десятилетия существования Центра они не имели решающего голоса. Центр принадлежал Управлению тюрем, и возглавлял Центр офицер этого ведомства. А главный психолог был так вроде дворецкого — держать престижно, но не обязательно. Это было ужасно! Постоянные разногласия, постоянные споры, постоянные трения с администрацией. Нам для целей психокоррекции нужно одно, им — совершенно другое. Мы хотим человека вытащить, чтобы он больше ничего не натворил, социализировался, смог устроиться в жизни, им все это безразлично, дорого только свое спокойствие: чтобы не убежал никто, и все ходили по струнке. Просто концепции разные! Было архитрудно выстоять и продолжать работать на общество и пациента, а не на тюрьму.

— Я слышал, что вы даже в больницу не могли человека перевести, — сказал Старицын.

— Было такое. Мы говорим: «Психокоррекция — большая нагрузка на организм. Больному человеку ее делать нельзя. Его надо подлечить». В Центре больница есть, но не универсальная. С не очень серьезными проблемами справиться можно, а если у пациента моды диагностировали, например, рак или кардиологические проблемы, с которыми они не могут справиться без оперативного вмешательства, человека надо переводить в соответствующую городскую клинику. Вот с этим были проблемы! Мы забастовки устраивали. Не будем работать, пока человеку не окажут медицинскую помощь — и все. И писали Анастасии Павловне. Это была такая палочка-выручалочка. То, что у нас никто не умер, во многом ее заслуга.

— При Страдине, правда, стало хуже, — заметил Старицын.

— Страдин занял совершенно отвратительную лицемерную позицию, — сказал Ройтман. — Дескать, Психологические Центры у нас независимы, и он не вмешивается в их работу. От кого независимы? От императора, да? Центр возглавлял офицер тюремного управления. Тюремное управление подчинялось министерству юстиции, а министерство юстиции подчинялось императору.

— Я слышал, что Леонид Аркадьевич тоже говорит, что Центры независимы, — заметил я.

— Хазаровский правду говорит, — сказал Ройтман. — Теперь да. Мы теперь, слава богу, к тюремному ведомству не имеем никакого отношения. Теперь здесь я с коллегами все решаю. Для того чтобы перевести человека в больницу или отпустить домой по семейным обстоятельствам теперь нужна максимум моя виза, если это блоки «D», «Е» и «F», а в легких блоках — только разрешение психолога, который с ним работает. Никому в голову не придет к Хазаровскому с этим бегать. Но если мы сделаем что-то явно не то, у Леонида Аркадьевича есть право вмешаться. Правда, он им пока не пользовался. Ну, и в суд можно обратиться, если мы вдруг кого-то будем держать до скончания века или наоборот выпустим слишком быстро.

— А на субботу и воскресенье отпускают? — спросил я.

— В конце курса, — кивнул Евгений Львович. — Если есть куда. Но не каждую неделю. И если блок не тяжелый. Потом на реабилитацию отправляем. Из легких блоков в ОПЦ, из «D», «Е» и «F» — в Реабилитационный Центр. На остров Сосновый, например, куда мы очень хотели отправить Анри, но нам не дали, к сожалению.

— Получается, что «С» — легкий блок? — спросил я.

— Относительно, — сказал Ройтман. — Насильственный, конечно. Начиная с «С3» — убийство. Как правило, бытовое. И до «С5». В последнем случае уже может быть убийство заранее спланированное, а не, например, в драке, или в ссоре. Но без отягчающих обстоятельств. С чем-то более серьезным, обычно, на «D» попадают. Но ничто не догма. Я помню случаи, когда с «С5» на Сосновый отправляли. Если психолог решит, что в данном случае лучше отправить на Сосновый — отправят на Сосновый. Или блок «Е», который считается тяжелым, поскольку должностные и государственные преступления. Но фальсификация итогов выборов, например, или фальсификация результатов голосования на Народном Собрании — это тоже «Е». Не посылать же с этим на Сосновый! В ОПЦ. На ОПЦ, если вы обратили внимание, Артур, только блока «F» нет. Есть даже «D», поскольку, например, если статья «бандитизм», но человек на шухере стоял, никто его в ПЦ не отправит. В Открытый Центр, естественно.