Книга Солнечная буря - Оса Ларссон

И он обращается к Ребекке:

— Ты помнишь, как приглашала нас с Майей сюда — однажды на Пасху? Как будто это было в другой жизни. В какой-то момент мне даже показалось, что я не найду дорогу — в темноте и при такой метели.

Ребекка разглядывает его. Он снимает шапку и перчатки и запихивает в карман комбинезона. Его волосы не поредели. В роскошной орехового цвета копне появилось несколько седых штрихов, в остальном же он мало изменился, словно время остановилось. Возможно, он несколько потолстел, но сейчас этого не разглядеть.

Веса Ларссон облокачивается о косяк двери. Он дышит открытым ртом и держит лицо чуть обращенным вверх, словно его укачивает. Его взгляд переходит от Курта к Томасу и на нее. Но он не смотрит на детей.

Почему он не смотрит на детей?

Курт чуть заметно покачивается взад-вперед, не сводя взгляда с Ребекки и Томаса.

Что произойдет теперь? Курт снимет с плеча ружье и застрелит ее? Раз, два, три — и готово. Полная чернота. Она должна выиграть время. Говори, женщина. Подумай о Саре и Лове.

Ребекка упирается ладонями в крышку стола и приподнимается со стула.

— Сядь! — приказывает ей Томас, и она плюхается назад, как собака, боящаяся хозяйской порки.

Сара всхлипывает во сне, но не просыпается. Поворачивается в кровати, и ее дыхание снова становится ровным и глубоким.

— Так это был ты? — бормочет Ребекка. — Но почему?

— Это был сам Господь, Ребекка, — серьезно отвечает Томас.

Она узнает этот серьезный голос, эту позу. Именно так он стоит, именно таким тоном говорит, когда собирается вложить в сознание публики важный посыл. Весь его облик меняется. Он словно скала, возникшая из-под земли, уходящая корнями в земное ядро. Весь проникнутый серьезностью, силой, уверенностью. И одновременно — преклонением перед Богом.

Зачем разыгрывать перед ней весь этот спектакль? Нет, это не для нее. Это для Курта. Он… манипулирует Куртом.

— А дети? — спрашивает она.

Томас склоняет голову. В его голосе звучит надрыв, хрупкая нотка. Кажется, голос не совсем подчиняется ему.

— Если бы ты не… — начинает он. — Даже не знаю, как мне простить тебя за то, что ты вынуждаешь меня к этому, Ребекка.

Словно по невидимому знаку, Курт снимает правую перчатку и вынимает из кармана комбинезона моток пеньковой веревки.

Ребекка поворачивается к Курту. Голос ее с усилием преодолевает комок, блокирующий горло.

— Ты ведь любишь Санну, — говорит она. — Как ты можешь любить ее — и убить ее детей?

Курт закрывает глаза. Продолжает покачиваться взад-вперед, словно не слыша. Затем его губы беззвучно шевелятся, прежде чем он отвечает:

— Это дети тьмы. Их надо убрать с дороги.

Если бы ей удалось заставить его говорить! Выиграть время. Она должна подумать. Вот зацепка. Томас дает ему говорить, боится прерывать.

— Дети тьмы? Что ты имеешь в виду?

Она наклоняет голову и подпирает щеку ладонью, как обычно делает Санна, изо всех сил стараясь придать голосу спокойствие.

Курт говорит куда-то прямо перед собой, глядя на керосиновую лампу, словно он один в комнате или в огне скрыто живое существо, которое слушает его.

— Солнце светит мне в спину. Впереди меня падает моя тень. Она опережает меня. Но когда я вхожу, она отступает. У Санны будут новые дети. Она родит мне двух сыновей.

«Меня сейчас вырвет», — думает Ребекка и чувствует, как фарш из оленины вместе с желчью устремляется вверх.

Она встает. Лицо белое как снег. Ноги дрожат. Тело тяжелое, весит несколько тонн. Ноги кажутся хрупкими зубочистками.

В следующую секунду Курт уже возле нее. Его лицо искажено. Он кричит на нее с такой силой, что ему приходится делать вдох после каждого слова:

— Тебе… сказали… сидеть!

Он ударяет ее в живот со страшной силой, и она сгибается пополам, как перочинный ножик. Ноги становятся ватными. Пол бьет ее по лицу. Тряпичный коврик бабушки на щеке. Невыносимая боль в животе. Где-то высоко возмущенные голоса. В ушах шумит и звенит.

Она должна на минутку закрыть глаза. Всего лишь на минутку. Затем она снова их откроет. Честное слово. Сара и Лова. Кто кричит? Это Лова кричит? Только на минутку…

* * *

Бенни из фирмы «Беннис Лос&Ларм» открывает дверь в квартиру Курта Бекстрёма и исчезает с места действия. Свен-Эрик и Анна-Мария стоят на темной лестнице. Лишь свет уличных фонарей проникает через окно. Тихо. Они смотрят друг на друга и кивают. Анна-Мария снимает с предохранителя свой пистолет «ЗИГ-Зауэр».

Свен-Эрик входит. Она слышит, как он осторожно окликает: «Алло! Есть тут кто?» Анна-Мария остается на посту у открытой двери.

«Иногда я совершаю невероятные глупости», — думает она.

В пояснице ощущается ноющая боль. Она прислоняется к стене и глубоко дышит. А вдруг он там, в темноте? Может быть, он мертв. Или подкарауливает их. Сейчас как выскочит и столкнет ее с лестницы.

Свен-Эрик зажигает свет в холле.

Она заглядывает в квартиру.

Квартира однокомнатная. Из холла хорошо просматривается гостиная, она же спальня. Очень странная квартира. Неужели здесь и в самом деле кто-то живет?

В холле нет никакой мебели — ни комода для безделушек и почты, ни коврика у двери, ни одежды на вешалке. Комната тоже почти пуста — лишь прямо на полу стоит несколько ламп, а на стене висит большое зеркало. Окна затянуты черной тканью. Ничего на подоконниках, никаких штор. У стены простая деревянная кровать с голубым синтетическим покрывалом.

Свен-Эрик выходит из кухни и чуть заметно качает головой. Их глаза встречаются, исполненные вопросов и дурных предчувствий. Он подходит к двери санузла и открывает ее. Выключатель внутри. Он протягивает руку, Анна-Мария слышит щелчок, но лампа не загорается. Свен-Эрик стоит в дверях, она видит его сбоку. Его рука вытаскивает из кармана связку ключей, на ней вместо брелока — маленький фонарик. Узкий луч света пронизывает темноту; глаза щурятся, чтобы лучше видеть.

Возможно, она делает движение, которое он улавливает уголком глаза, потому что жестом останавливает ее. Делает шаг вперед, переступает одной ногой через порог. У нее снова начинает болеть и тянуть в пояснице. Стиснув кулак, она прижимает его к крестцу.

Но вот он выходит из ванной — быстрым шагом, рот приоткрыт, зрачки как полыньи на лице — белом как снег.

— Звони, — хрипло произносит он.

— Кому?

— Всем! Срочно разбуди всех!

* * *

Ребекка открывает глаза. Сколько времени прошло? Под потолком парит лицо Томаса Сёдерберга. Он похож на солнечное затмение — лицо оказалось в тени, керосиновая лампа висит сбоку над его головой и образует световую корону вокруг шевелюры.