Книга Могусюмка и Гурьяныч - Николай Задорнов

Потом, присев на лавку и ласково глядя на Гурьяныча, стала говорить, что вот, мол, в Сибири места очень хороши и люди селятся там, кто где захочет, и никто там не спрашивает, кто пришел и откуда, и кем был раньше. До этого нет никому никакого дела. Нет там господ, а чиновники редки, и есть места, куда никакой чиновник не доберется.

Гурьян еще не понял, не вдумался как следует, зачем Варвара толкует ему про Сибирь, как вдруг послышалось хлюпанье копыт по лужам.

— Степка вернулся, — сказал дед, поднявши голову и вслушиваясь.

Захлюпали сапоги. Дверь распахнулась. Рыжий вошел.

— Ну, тетя...

— Ты что, как с цепи сорвался? — сердито заметил дед. — Вошел, лба не перекрестишь.

— На заводе ждут, становой с казаками едет, — объявил Степка.

— С казаками? — меняясь в лице, проговорила Варвара.

— Эх!.. — молвил Гурьяныч, взглянул на Варвару, на милое, доброе, но испуганное сейчас лицо ее.

— Сход будет, сказывают. А Загребин поссорился с мастером, теперь места не найдет, рвет и мечет! Его, говорят, с завода выгнать хотят.

В тот же вечер Гурьян и Степка отправились на завод.

Глава 34

ВСТРЕЧА

В воскресенье Настасья Булавина пошла на базар и — по погоде — надела кофту на меху и новую оренбургскую шаль.

Не успел Захар собраться в магазин, как она возвратилась.

— Что так быстро? — спросил муж.

Ему показалось, что она встревожена. Шаль ее небрежно накинута на плечи.

— Ох, Захарушка, плоха твоя жена! — сказала Настя.

— Что с тобой?

— Я сейчас Гурьяна встретила...

— Ну и что он? Дозволил себе что-нибудь? — встревожился Булавин.

— Нет... Он-то ничего не дозволил.

— Ну, так что же тогда? И бог с ним, нам с тобой какое до него дело?

— Нет, Захарушка, не говори.

— Будет, будет тебе шутить!

Как это жена, которая так его любит, могла взволноваться встречей с мужиком, которого еще девушкой отвергла, предпочла теперешнего мужа. Иначе, как в шутку, Захар это не мог принять. Но тут же мелькнуло у него подозрение, — не осмелился ли этот Гурьян сказать Настасье что-либо, и сразу показалось ему, что Гурьян человек нечистый. Вмиг насторожился Захар и готов был превратиться из человека, сочувствовавшего Гурьяну, в его врага.

— Он, может, сделал, что худое? Ты не бойся, скажи правду. За такие дела спускать не следует. На тебе лица нет.

— Да нет, ничего худого...

— Так что же?

Настасья принялась хлопотать у печи.

Захар, не надевая картуза, стоял у двери.

— Какой он стал! — сказала Настя, укладывая дрова в печь и глядя туда.

— Да что он, сдерзил, что ль, тебе, что ты такая напуганная?

— Он-то? Нет! Он меня, кажется, и не заметил. Разве ему дело до меня...

— Что же он, в бархате, что ль?

— Нет, не в бархате.

— Да в чем же перемена?

— Я и сама не знаю, в чем...

Захар решил, что Настя блажит, может быть, дразнится. Она иногда, читая книги, плакала о людях выдуманных, как о живых. «Так она и Гурьяна на день, на два выдумает», — решил Захар. Он надел картуз, попрощался с женой, как с дитятей, и пошел в свой магазин. Там ждали его серьезные дела, разговоры со знакомыми о том, как теперь быть, что делать, чтобы не погиб заводской народ и мастерство бы не иссякло.

А Насте казалось, что душа ее горит, в ней занимается огненная буря. Гурьян стал хорош, недаром все девки в заводе, как увидели его, с ума сошли. А был он одно время жалкий, ходил, как убитый...

Захар пришел к обеду. Хотя он и простился с женой, как с дитятей, но она сильно его озадачила, и дела заводские и те важные разговоры о народных судьбах, которые он собирался вести в магазине, вылетели в этот день из его головы. Придя домой, заметил он, что жена все еще не в себе.

Захар после обеда в магазин не пошел, а читал ей вслух книгу. Она долго слушала и вдруг сказала задумчиво:

— А что, Захарушка, может, мне надо было не твоей женой быть, а Гурьяна?

Захар поразился, как у нее язык поворачивается так шутить, и закрыл книгу.

— Может, я слушалась людей, а не сердца? А, Захарушка? — подошла Настя к мужу, глядя в глаза его взором чистым и печальным.

Не принимал он слов ее всерьез, но в глубине души его шевельнулось что-то такое, чего он до сих пор не знавал, не слыхал в себе, — пока несильная, но острая боль.

«А ну, как все правда, что она говорит?» — подумал он, но постарался отогнать прочь эту мысль.

— Ты сам меня, Захарушка, грамоте выучил. Вот я и думаю...

— Будет тебе... Что ты?

Захар сидел на лавке, недоумевая, что случилось.

Ждал Захар, что жена вот-вот переменится, станет ласкова по-прежнему. Она вышла. Слышно было, как, словно ни в чем не бывало, заговорила она с Феклушей. Потом вернулась, — розовая от холодка, волосы, как лен, сама красивей, чем обычно, стала готовить ужин.

После ужина Настя легла спать. Захар читал про себя. Мысли возвращались к жене.

— Настя, — наконец позвал он.

— Что тебе?

— Вот я думаю — забавница ты.

— Конечно, забавница, — со сна тяжело отвечала жена и, кажется, сразу опять заснула.

Мужнину сердцу стало еще больней, что она согласилась с ним, но не в ясной памяти, а во сне, по привычке подчиняясь его мнению. И в этом увидел он лишь подтверждение того, что говорила она днем.

***

Настя помнила, как росла в степи, каким чудом показался ей завод, когда она сюда впервые приехала. И любопытно было, как тут люди все делают и что у них и как получается. И вот один из них, самый лучший кричный мастер, стал ее знакомым. Его все страшились, а ей он подчинился сразу же и — стыдно сравнить — был, как покорная собака. Познакомились в ясный день, на людях, в березовой роще, когда все, страшась Гурьяна, разбежались, а Настя не боялась ни его, ни копоти, ни грязи на его рубахе. В ней-то и была для нее, степнячки, вся прелесть, признак того, что он оттуда, из-за реки, где домны и кричные молоты, где люди, как боги, делают чудеса с огнем и железом.

Насте казалось теперь, что она не понимала тогда ничего. А пришел Булавин, ей доказали, что лучшего желать не надо. Он, улыбаючись и как бы сам не ведая, что творит, шутя, своими деньгами, как истинный богач, задушил все. Насте завидовали, ее хвалили, уверяли, как она счастлива. Она поверила. Ей было хорошо, жизнь шла, как за каменной стеной, без волнений и забот, все было, все само шло в руки. Гурьян ходил, страдал. Напоказ всему селению жег стены ее дома своими глазищами. Это льстило ей.