Книга Дикий горный тимьян - Розамунда Пилчер

— Да. В тот момент это была единственная комната, где была застелена кровать.

— А ты где спал?

— В гардеробной дяди Джока.

— А Родди?

— В спальне Джока. Он все еще там. Вчера мы с ним проговорили до четырех утра, поэтому он сейчас сладко спит, наверстывая упущенное.

— А… Томас? — Голос ее прозвучал так, словно ей все еще трудно произнести его имя.

Джон придвинул стул и уселся так, чтобы видеть ее лицо. Он вытянул свои длинные ноги и сложил руки на груди.

— Томас внизу, в кухне, сейчас Эллен и Джесс кормят его завтраком. Кстати, ты почему не ешь? Завтрак остынет.

Виктория без особого энтузиазма оглядела яйцо, тосты и кофейник и сказала:

— Вообще-то, я не очень хочу есть.

— Ты просто ешь, и все.

Она неохотно принялась за яйцо, сняв скорлупу с верхушки. Потом снова положила ложку.

— Джон, я ведь даже не знаю, как все это случилось. Ну, то есть, как начался пожар?

— Никто толком не знает. Мы сидели в библиотеке и решили пропустить по стаканчику перед обедом, и Родди сказал, что он подбросил дров в камин, прежде чем уйти. Я думаю, дрова, разгораясь, трещали и искры сыпались на коврик перед камином, а потушить было некому. А тут еще поднялся жуткий ветер. Стоило одной искре разгореться, как вся комната запылала, как костер.

— Но когда вы впервые поняли, что дом горит?

— Пришла Эллен сказать, что обед готов, и стала ворчать, что Томаса оставили одного. Я поднялся и пошел посмотреть, как он там. И увидел, что весь дом объят пламенем.

— Какой ужас! И что ты сделал? — тихо спросила она.

Он стал рассказывать о событиях минувшего вечера, стараясь преуменьшить трудность и опасность происходившего. Он считал, что на Викторию и так обрушилось слишком много неприятностей и переживаний и не стоит усугублять их красочным описанием кошмарных событий в задымленной комнате Томаса: обрушившийся потолок, объятый пламенем кратер и сущий ад над головой. Он знал, что эти жуткие картины сохранятся у него в памяти, как кошмарный сон, на всю оставшуюся жизнь.

— Он очень испугался?

— Конечно, испугался. Я думаю, взрослый мужчина и то бы испугался. Но мы благополучно выбрались оттуда через окно одной из спален, и когда мы прибежали в дом, Эллен взяла Томаса в свои руки, а Родди стал звонить о пожаре в Криган. Я же побежал чтобы вывезти машины из гаража, прежде чем взорвется бензин и все мы взлетим на воздух.

— Ты успел что-нибудь спасти из дома Родди?

— Ничего. Все сгорело. Абсолютно все, что у него было.

— Бедный Родди.

— Потеря имущества не слишком его беспокоит. Он очень страдает оттого, что пожар, как он считает, возник по его вине. Он говорит, что ему следовало быть осторожнее, что надо было поставить каминную решетку, что не нужно было оставлять Томаса одного.

— Мне очень жаль его.

— С ним сейчас все хорошо — я успокаивал его до четырех утра. И с Томасом все в порядке, если не считать, что он лишился своего поросенка. Прошлой ночью он спал в обнимку со старым деревянным паровозиком. Конечно, кроме поросенка, он лишился и всей одежды. Он и сейчас еще в пижаме, но сегодня утром Джесс поедет с ним в Криган, где он обновит свой гардероб.

— Я думала, он все еще там, — сказала Виктория. — То есть, когда я возвращалась из аэропорта и увидела зарево пожара. Сначала я думала, что жгут листья, потом решила, что кто-то поджег вереск, а когда я увидела, что горит дом Родди, я уже ни о чем больше не могла думать, кроме как о Томасе, который был где-то там в глубине…

Голос ее задрожал.

— Но его там не было, — заметил Джон. — Он был в безопасности.

Виктория глубоко вздохнула.

— Я думала о нем, — сказала она, — всю дорогу от Инвернесса. Дорога казалась бесконечной, и я все время думала только о нем.

— Оливер не вернулся из Лондона. — Эти слова Джон произнес не как вопрос, а как констатацию факта.

— Да… Его не было в самолете.

— Он звонил тебе?

— Нет, он передал письмо.

Решительно, как будто пришло время покончить со всякими фантазиями, Виктория съела пару ложек из яйца.

— И как он это сделал?

— Он дал письмо одному пассажиру. Я полагаю, он описал мою внешность; во всяком случае, этот пассажир передал мне письмо. Но я все ждала. Думала, он вот-вот сойдет по трапу.

— И что же он написал в письме?

Есть и одновременно рассказывать было невозможно, и она отодвинула поднос. Откинулась на подушку и закрыла глаза.

— Он не вернется, — устало сказала она. — Он улетел в Нью-Йорк. Он сейчас в Нью-Йорке. Вылетел вчера вечером. Какой-то продюсер собирается ставить его пьесу «Человек во тьме», и он улетел на переговоры с ним.

— Но вообще-то он вернется назад? — Джону пришлось набраться мужества, чтобы задать этот вопрос.

— Думаю, однажды вернется. В этом году или в следующем, когда-нибудь или никогда. — Она открыла глаза. — Так он сказал. Во всяком случае, в ближайшем будущем нет.

Он ждал, и она добавила:

— Он меня бросил, Джон, — сказала она так, как будто у Джона еще могли остаться сомнения на этот счет.

Он ничего не ответил.

Она продолжала свой сбивчивый рассказ, стараясь говорить так, будто не придает этому слишком большого значения.

— Получается, он уже дважды бросил меня. Это вошло у него в привычку. — Она попыталась улыбнуться. — Я помню, ты говорил, что я дура и глупо веду себя с Оливером. Но в этот раз я в самом деле думала, что все будет иначе. Я думала, что ему захочется того, чего никогда не хотелось прежде. К примеру, купить дом и создать домашний уют для Томаса… а также жениться. Мне казалось, он хочет, чтобы мы втроем были все время вместе. Как одна семья.

Джон внимательно следил за ее лицом. Возможно, неожиданное исчезновение из ее жизни Оливера Доббса, кошмарные переживания в связи с пожаром стали своего рода катарсисом. Но он ясно видел, что прежние преграды между ними и ее холодная сдержанность наконец рушатся. Наконец-то она стала честной с самой собой, и ей нечего теперь скрывать от него. Душа его переполнилась дивной радостью и торжеством, и он сразу почувствовал, что это продолжение той радости и удовлетворения, которое охватило его прошлой ночью.

— Вчера на пляже в Кригане я и слушать тебя не хотела, но ты был прав, так ведь? Ты был прав, говоря об Оливере.

— Хотел бы я сказать «Жаль, я был не прав», но, если честно, сказать этого не могу.

— Но ты ведь не собираешься сказать «Я же говорил тебе».

— Никогда этого не говорил и не скажу.

— Понимаешь, беда Оливера в том, что ему никто не нужен. В этом все дело. Он признался в своем письме: единственное, что возбуждает у него интерес, — писательский труд. — На лице ее появилась страдальческая улыбка. — А я-то всегда думала, что я…