Книга Четвертый бастион - Вячеслав Демченко

– О принятии вами денег от непотребных девок известного заведения для закупки медикаментов.

«Не может быть, чтобы под таким сомнительным поводом явился жандарм III отделения с мнимой проверкой Министерства финансов. Что это за вздор? Уж наверняка в папках нечто иное. Например – что так называемые личные средства, на которые куплена корпия, присланная благотворителями на нужды солдат, извлечены из солдатского же денежного довольствия, а корпия потом бесстыдно продана неприятелю. Поди ж, и фамилия маркитанта Китса там, в папке, фигурирует… Тогда к чему этот театр?»

– Из любви к искусству, – преспокойно ответствовала загримированная физия штабс-капитана, на которой не дрогнул ни единый мускул.

– Позвольте, – наконец обрел дар речи Иона Илларионович. – Неужто такие пустячные курьезы интересуют столь почтенное ведомство, как ваше? Да я вам тысячу примеров приведу, когда дела наши в интендантстве ведутся таким образом, что впору все ведомство прогнать через шпицрутены, как разгулявшихся студентов.

– А и то правда, – легкомысленно побросал папки одну на другую «ревизор». – Не интересуют нисколько.

Он вальяжно развалился локтями на зеленом плюше стола, деловому виду которого позавидовала бы и мебель в кабинете того же Канкрина.

– Тогда, простите, что? – вкрадчиво поинтересовался статский советник.

Теперь у него не оставалось сомнений, что компрометация у «ревизора» на него имеется, и такая, что даже покойный Николай Павлович, всегда предпочитавший добрую порку смертной казни, не задумываясь, отвел бы его за ухо на эшафот.

«И ведь нет, чтоб сразу в лоб огорошить – де, наворовал ты, Иона Илларионович тут и там столько, что впору тебе медаль давать от королевы английской за усердие в развале обороны. Сказал бы – так я бы уже соображал чего, думал бы, к кому метнутся, кому писать-вопиять о заступничестве…»

– Что? – переспросил советник, только теперь очнувшись, когда в воспаленное его сознание проникли слова «ревизора», пока непонятные или не понятые еще.

– Дорогой медальон в виде рыцарского герба с бриллиантами, которым с вами расплатился известный картежник лейб-гвардии поручик Виктор Соколовский.

– Да, конечно, – машинально подскочил с атласного седалища Иона, тотчас же припомнив, в какой из ячеек потайного шкафа лежит у него эта драгоценность, столь удачно приобретенная в полцены. – Но, покорнейше прошу, почему? – очнулся он уже на полпути к шкафу и тут же сам испугался своего любопытства.

«Господи, сказано тебе – дай. Так дай и не мудри. Ан, нет же! Не зря говорят, что любопытство – опаснейший из пороков. Так можно и под гильотину полюбопытствовать – посмотреть, как устроена».

– Нет, я конечно, – поспешил оправдаться Иона Илларионович бог весть в чем. – Я все понимаю, я сейчас. Нет, я, право, не понимаю… – он уже готов был ударить себя по губам: «Ах, ты! Так и рвется с губ проклятая натура старого сплетника. Так и хочется знать, каким боком пришелся к высочайшему двору беспутный поручик».

– Не извольте беспокоиться, – вдруг улыбнулся безо всякой двусмысленности «ревизор». – Я легко поясню. Вы же знаете, что уже ведутся переговоры с союзниками о мире и, как печальное его следствие, о контрибуции?

«Ни пня я об этом не знаю», – мысленно ответил статский советник, но для виду кивнул вполне компетентно. Все-таки статский, хоть и не надворный, но не лыком же!

– Возвращение этой безделицы есть частная просьба одного из участников этих, скажем так, финансовых переговоров.

«Ах, вот почему „ревизия“ от Министерства финансов, за личной подписью автора денежной реформы, самого Канкрина, – воссиял облегченно статский советник, будто с него на плахе сняли колпак жертвы да зачитали всемилостивейшее удовлетворение просьбы о помиловании. – И впрямь…»

– Совершенно частная история, – точно договорил за него «ревизор».

«Частная-то частная, – продолжал блаженно улыбаться Иона Илларионович, – а панталоны хоть выбрось».

И чуть не выбросил, когда, уже выйдя за двери, «ревизор» вдруг вернулся, впрочем только просунув назад голову, чтобы посоветовать:

– А деньги-то девкам верните. Ей-богу, грех на таком наживаться.

Хотя вместо «такого» столичный порученец произнес словцо, значения которого Иона Илларионович по старости и припомнил-то не сразу.

Севастополь,

подвал дома Мелеховых

Маша привалилась спиной к стене и, казалось, не участвовала в разговоре даже как слушательница. Потупленный взгляд ее был отсутствующим, сама не шевелилась, только чуть вздрагивала, когда особенно близко своды подвала встряхивал очередной взрыв. В дверь также иногда будто стучал кто-то рассеянно костяшками пальца – это были осколки или шрапнель бомбы, да наверху, где-то в доме, снова осыпалось стекло…

Союзники не жалели ни ядер, ни бомб или ракет – одна из них уже разворотила и подожгла чердак дома напротив. И хоть для Севастополя это была уже вторая такая многодневная бомбардировка, но в первый раз, осенью, все же казалось, что попадания снарядов в жилую часть города – случайность или ошибка в расчетах. Теперь уже не сомнение, а только искреннее недоумение вызывало у монаха, запертого бомбардировкой в «ренском подвальчике» точно ливнем, вызывало то, что бомб в город сыпалось ничуть не меньше, чем на бастионы. Монах крестился.

Дома, изъязвленные проломами, со временем не выдерживали и падали в клубах пыли. Лопалась черепица и чугунные бомбы – какофония не прекращалась второй день.

Однако все это будто не трогало собеседников – трех, не считая Машеньки, в разной степени увлеченных разговором.

Иногда княжне казалось, будто в ее присутствии оживленно беседовали китайские мандарины с фарфоровой вазы – ничего не разберешь. На самом же деле она понимала все прекрасно. Более того, она поняла буквально с первых слов ту страшную истину, которая заставила ее внутренне сжаться поначалу, потом ослабеть так, что пришлось привалиться к стене, сложенной из сухого желтого известняка.

Сюда все спустились не из-за желания уберечь себя, а больше потому, что тут можно было говорить, не перекрикивая гул канонады. Угодить под обвал каменных стен и колонн в этом подвале возможность имелась, но такие уж это были люди, что не боялись: «билетная» проститутка Юлия Майер, штабс-капитан Пустынников, лейб-гвардии поручик Виктор Соколовский и она, юная княжна Мелехова, которой только и прилично было бояться этой страшной бомбардировки по молодости и неопытности.

Но никто над ней не подшучивал. Больше того, Машеньку даже не пытались поддерживать, демонстрируя, что относятся к ней на равных, но сейчас она не была благодарна за это, потому что, сами того не подозревая, они в привычной для этого круга полушутливой манере зачитали ей приговор. И никто не попытался обнять ее, успокоить, утешить ласковым шепотом на ухо. Все-таки не каждый день тебе почти мимоходом сообщают твой смертный приговор!

Княжна покусывала губу, уже, казалось, опухшую, не поднимала головы – потому что, думалось, только увидит снова своего палача – и разрыдается безутешно, как ребенок, у которого отняли и сломали навсегда и бесповоротно его любимую куклу.