Книга Остановившиеся часы - Андрей Зайцев

Асташев открыл глаза, различая в узкой щели между пологами дядю Славу.

— Уже нет…

— Я удочки привез и горючее…

— А сколько время?

— Второй час, верно.

Асташев мысленно прикинул: час туда-сюда, выходит, он проспал часа два, не меньше. Он вылез из палатки и, прищурившись от яркого солнца, посмотрел на рыбака. Тот ответил ему внимательным, изучающим взглядом.

— А что это у тебя? — рыбак провел пальцами по своему лбу.

— Да это так. — Асташев повторил его движение, почувствовав, что кровь запеклась.

— Споткнулся, что ли?

— Да.

— Бывает, — усмехнулся дядя Слава, взглядывая на реку. — Посмотри там удочки, выбери себе…

— Хорошо.

Асташев сел разбирать удочки, а рыбак отошел к лодке и вскоре вернулся с бутылкой водки и початой бутылкой портвейна.

— Замахнем? — спросил он Асташева, слегка встряхнув на весу бутылку вина.

— Если по чуть-чуть…

— А тут всего-то…

Бутылку допили быстро, рыбак рассказал пару анекдотов, над которыми смеялся сам без остановки, Асташев лишь для вежливости хохотнул натужно, черный юмор анекдотов не пробил его. Хотя смеялся рыбак заразительно, глядя на него кто-нибудь другой от одного только его смеха зашелся бы. Время шло, местечки для ловли выбрали и потихоньку каждый остался наедине с рекой. Ловили долго, поначалу Асташеву не везло, он этим делом давно не баловался, навык потерял, спешил, пару раз рыбешка с крючка сошла в воду. Но постепенно вошел в азарт и даже забываться начал. Перед глазами только поплавок и полоска воды… Одна красноперка, вторая, подлещик попался. Иногда дядя Слава подходил, наблюдал за ним, советы давал. У него дела намного лучше шли. Но, как бы там ни было, вдвоем рыбы они довольно наловили. Незаметно вечер наступил. Солнце к западу клонилось. Дядя Слава костер разложил, котелок для ухи приготовил, картошку почистил, лучок порезал.

— Жаль, пацана не взял, — говорил рыбак, разламывая в руках сухую хворостину и бросая ее в огонь. — Ухи много…

— А сколько ему? — спросил Асташев, присев на корточки у костра.

— Восьмой уже.

Асташев в уме стал вычислять разницу между Оксаной и ее братом. Многовато выходило.

— Да она у меня от первой жены… — пришел ему на помощь дядя Слава. — От Тони… Она умерла давно уже… А сейчас у меня Надюха… Она меня младше на семнадцать лет… Ей тридцать восемь…

За разговорами уха сварилась. Рыбак снял котелок и поставил на землю остывать. Потом, уже изнывая от нетерпения, открыл бутылку водки, разлил в два маленьких стаканчика, специально привезенных для такого случая и протянул один Асташеву.

— Ну, давай, Серега, за знакомство.

— Будем.

Они выпили и принялись за уху. Ложки тоже дядя Слава прихватил с собой. Уху он готовил, конечно, классно. Полбутылки ушло в несколько минут, они даже и не говорили. Затем, когда водка пробила, дядя Слава, откинувшись и доставая сигаретку из помятой пачки «Примы», спросил, глянув в упор:

— А ты, Серега, вроде как местный?.. Оксанка говорила, что ты жил на Алтынской?

— Давно уже… — отозвался Асташев, положив ложку на клочок рваного одеяла возле ног. — Я сейчас в Москве живу…

— Да-а? — усмехнулся рыбак, и по тону его голоса Асташев понял, что ему это не очень понравилось. К таким вещам привыкнуть сложно. К москвичам везде относились настороженно, и то обстоятельство, что он родом отсюда — мало что меняло. Теперь он — чужой. А если из Москвы — вдвойне чужой. Рыбак к нему отнесся поначалу благожелательно, а теперь кто знает, как поведет себя. Внешне будет как прежде, а доверия того уже не будет.

— Я у Савельевых в поселке остановился. Может, знаете?

— Немного знаю, — уклончиво ответил рыбак. — Петром его зовут, что ли? Я с ним никаких дел не имел…

— Понятно.

Рыбак между тем остатки водки разливал по стаканчикам.

— Я сам-то, в общем, не местный… — дядя Слава передал ему стаканчик и посмотрел как-то странно, будто вспомнил что-то очень важное, касающееся их обоих. — С Урала мы… отец погиб уже после войны, мне года два было… у меня еще старшая сестра есть… Первый срок я получил за «бакланку»[2], потом вышел и еще кое-куда влез… Сестра замуж вышла и сюда переехала… Ее муж — инженер. Мы с ним так общего языка и не нашли. Хотя и его понять можно. Вначале-то он ко мне ничего относился. Мать наша умерла, и меня сестра сюда позвала, — он помолчал и опрокинул стаканчик в рот, закусил кусочком хлеба. — Здесь я на Тоне женился, Оксанка родилась… Все вроде ничего, но потянул я третий срок… Под Новосибирском[3], на зоне в семьдесят восьмом чуть не убили… кипеж большой поднялся…… Ты мне можешь не поверить, но клянусь… человек восемьдесят менты положили… а сколько покалечили? Об этом, верно, в газетках не прописали… Мне самому тогда досталось… — он поднял штанину и показал огромный шрам, покрывавший внешнюю поверхность левой ноги ниже колена. — Оксанка как раз в том году и родилась… Меня посадили за несколько месяцев до ее рождения… Увидел я ее только через пять лет, в восемьдесят третьем…

— А это там же?.. — спросил Асташев, проведя пальцем по подбородку к шее.

— Да, там… — кивнул рыбак. — Я в больничке больше месяца провалялся… Несколько ребер было поломано… — А в башке — туман сплошной… Еле оклемался… Думал уже — загнусь… но ничего… еще не время… Серега, не время…

Рыбак тяжело поднялся и, пошатнувшись, шагнул к палатке, скрываясь за пологом. Вернулся через несколько секунд со второй бутылкой водки в руке. Асташев в уме прикинул, не многовато ли? Сам он чувствовал себя нормально, но дядя Слава где-то принял еще, да и портвейн пил. Так что…

Но рыбак мыслей его не знал, да и не остановился бы он ни за что. Такие пьют до тех пор, пока не свалятся с ног. Распечатав бутылку, дядя Слава плеснул водки в стаканчики. Кивком предложил Асташеву выпить.

— Давай, алтынский… чтоб все было…

Выпив водки, рыбак закурил и пошел к лодке. Асташев подкинул хвороста в затухающий костер. Поел ухи, глядя на багровую полоску заката за рекой. Много ли у него было в жизни таких вечеров за последние годы? Сразу и не вспомнить. Суета огромного мегаполиса, как ржавчина, разъедала его изнутри… Извилистый, запутанный лабиринт желаний и сомнений, бегство от чего-то к чему-то, имевшему, возможно, свой особый смысл, проникнуть в который ему так и не удалось.

Фигура рыбака, копошившегося в лодке на исходе летнего дня, что-то напомнила ему, что-то очень далекое, погребенное под пластом времени, меняющего всех и вся… Только тот был чернявый, легкий, смеялся, скаля зубы, окруженный такими же сильными, молодыми мужиками, многие из которых были бракушами.