Книга Кости Авалона - Фил Рикман

— Вы имеете в виду под землей?

— Я и вправду не знаю, доктор Джон, — ответила миссис Борроу. — Но уверена, что именно поэтому…

Она замолчала при белом зареве молнии, и мы оба замерли в ожидании громового раската. На сей раз он прогремел очень скоро, через пару мгновений. Окно затряслось мелкой дрожью, забряцали стекла.

— Я уверена, что именно поэтому ее и убили.

Глава 28

ВЕЛИКАЯ ТАЙНА

Горка блестящего свечного сала натекла на столе между нами. Талое сало. Зловонное, как освежеванная туша.

Я откинулся назад, сложил руки, точно в молитве, уперевшись большими пальцами в подбородок, и задумался. В каком случае казнь превращается в убийство?

Ответ: когда ее целесообразность не обусловлена правосудием. Когда нити и пряди закона растягиваются и сплетаются так, чтобы приговорить к смерти. Помыслите сами: был ли виновен король Генрих в убийстве Анны Болейн и Екатерины Говард?

Это великая тайна. Законы людей, предъявленные как законы Господа Бога, скорее только орудие в ловких руках власть имущих.

— Для вас будет хуже, сударыня, — тихо произнес я, — если узнают, что вы говорите подобные вещи.

— Я редко говорю такое. Разве что в присутствии кого-то, кому могу доверять… — Она заколебалась. — Как своему сроднику.

Во мне зажегся огонек, крошечный и странный, как светлячок.

— Миссис Борроу, я…

— Родство может проявляться по-разному. Когда я училась в Бате, то прочла некоторые из ваших работ. Потом встречала разных людей, которые знали вас по Лёвену, где, говорят, вы читали бесплатные лекции. У меня сложилось мнение, что знание и дух для вас — одно и то же. А еще… — Она снова замешкалась, скручивая себе пальцы. — …Еще я знаю, что однажды к вам приблизилась смерть… пострашнее, чем смерть моей матери.

— Нас нельзя сравнивать, — тихо возразил я. — Потому что со мной ничего не случилось.

Я дал ей понять, что Монгер рассказал мне о суде и казни Кейт Борроу, судя по всему, разделявшей мое любопытство о границах материального мира. Это ли подразумевала ее дочь под родством? Мне бы пришлось признать некоторое разочарование, будь это так.

— Расскажите мне о Файке, — попросил я. — Почему после того, что он сделал с вашей матерью, он пытается уничтожить и вас?

— Здесь нет ничего загадочного. Он смотрит на меня и видит ее.

— Хотите сказать, вы напоминаете ему о его поступке?

— Нет, нет! — Элеонора резко закачала головой, и пряди волос заскользили волнами по ее щекам. — Он должен был бы испытывать угрызения совести, но ни чуточки не сожалеет о том, что сделал. Просто видит во мне еще одну образованную женщину с глазами Кейт Борроу.

— То есть угрозу.

— Доктор Джон, я расскажу вам об этом человеке. Он был монахом аббатства перед его разгромом. Тогда-то ему и пожаловали эти земли. И деньги, чтобы превратить их в угодья и отстроиться.

— Так он получил земли… в наследство от дяди?

— От дяди! Землю пожаловали ему, клянусь чем угодно.

— Кто?

— Кто дарит земли? — Ее тело аж вздрогнуло. — Кто у нас дарит земли?

— Миссис Борроу…

— Элеонора, — поправила она, закидывая волосы. — Нел. Зовите меня Нел. Так короче и… требует меньше времени, чтобы произнести.

Нел.

Комната будто была наполнена энергией. Мои ладони покрылись влагой. И гром гремел теперь так часто, словно буря бушевала внутри гигантского военного барабана. Хотя не так громко, как мое сердце и биение крови в жилах.

— Доктор Джон…

Она посмотрела в мои глаза, и мне захотелось прошептать ей: «Джон, просто Джон», и я не смог. Это волнение ее волос… Боже милосердный. Я сложил руки на коленях.

— …чтобы было понятнее, — сказала она, — вам надо знать, что большая часть имущества, что теперь принадлежит Файку, когда-то была собственностью аббатства.

— То есть земли, которые именем короля захватил Томас Кромвель? И которые потом отошли королю… чтобы он раздавал их, кому пожелает.

Мы ходили по краю.

— Отцу известно больше, чем мне, — ответила Элеонора. — Имение Медвел стояло на границе монастырских земель и пустовало. А потом… в общем, в городе об этом знают лишь то, что через несколько лет после разгрома аббатства заброшенную ферму вдруг перестроили с большим размахом. И что обитателем дома был Эдмунд Файк, бывший монах. Который потом стал сэром Эдмундом.

— Об этом известно всем в городе?

— Да, все знают, но что с того? Файк не только глас закона, многие склонны видеть в нем благодетеля. Урожаи плохи, но никто не голодает, как бывало после падения аббатства. Дело сейчас обстоит таким образом, что большая половина горожан усматривает в нем доброго соседа… или, по крайней мере, меньшее из возможных зол.

Я кивнул в знак согласия. Мог бы назвать с десяток землевладельцев, как у нас, так и в Европе, которые покупали себе популярность, дабы загладить былые обиды.

Напрашивался важный вопрос.

— Почему же даритель земли отнесся с такой благосклонностью к бывшему монаху?

— Действительно, почему?

— Полагаете, ваша мать что-то знала об этом? Знала, какую услугу оказал Файк Кромвелю и толстяку Гарри, чтобы заслужить подобную милость?

Дурное предчувствие внезапно охватило меня, и я огляделся по сторонам. Поднялся с кровати и босыми ногами подошел к двери, приоткрыл ее и выглянул наружу, затем вышел на лестницу и посмотрел вниз. Внутри лестничного колодца мерцал бледный свет, зажигаясь поочередно то у одной двери, то у другой, словно какие-то люди подавали друг другу сигналы, прикрывая светильники одеялами.

Однако никого из людей я не увидел, вернулся назад и затворил за собой дверь. В тот же миг снова ударил гром. Мне было неловко за свою ночную сорочку, и я пожалел, что не был одет в платье. Снова натянув рубаху на голые колени, я сел на кровать, спрятался в тень и объявил:

— Все спокойно. Все… спокойно под луной.

— Слава богу.

Постепенно я привыкал к приятному ощущению взаимности, какого никогда прежде не испытывал вблизи женщины. Тем более если учесть мрачную природу разговора, к которому мы подходили.

— Так, значит, гластонберийского аббата притащили на вершину холма, — сказал я, — и повесили перед разрушенной церковью. Топили и четвертовали. А потом один из его монахов становится богачом.

— Именно так, — подтвердила Элеонора. — В этом вся суть.

Должно быть, еще сверкали молнии и грохотали громы, но на пару минут я будто забыл о них.

— Вы не представляете, что тогда здесь творилось, — рассказывала Нел Борроу. — Я была только ребенком, но память сохранила картины растущего страха и скорби — сгорбленные фигуры людей в серых одеждах, опущенные глаза. Череп долго висел над входом в аббатство. Никто тогда не задавал вопросов, боясь лишиться и своей головы.