Книга Блог «Серп и молот» 2017–2018 - Петр Григорьевич Балаев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А вот при расстреле во втором случае Руденко не присутствовал. Там был прокурор Китаев. И прокурору Китаеву нужно было отчитаться перед высшей надзорной инстанцией, перед Руденко, о том, что приговоренные действительно расстреляны и мертвы. Поэтому и была подпись врача. Руденко же лично не видел, что расстрелянные мертвы. И председателю суда, который направил приговор для исполнения, подпись врача, если приговор приводился в присутствии Генпрокурора, высшей надзорной инстанции, тоже не нужна была. Достаточно подписи самого Генпрокурора в акте, который своими глазами видел, что приговоренный мертв. Нет, если вы, конечно, думаете, что факт смерти может только врач установить, то ладно. Найдете в лесу скелет, обглоданный медведем, вызывайте «Скорую». Мало ли, вдруг реаниматологи оживят.
Ну и завершим, для объективности, эту тему воспоминаниями Сирожи Гегечкори:
«Я поверил Швернику, который, будучи членом суда, не видел на судебном процессе моего отца. Не было его там! Сидел на скамье подсудимых слегка похожий на отца какой-то человек и за все время разбирательства не произнес ни слова.
„Это не был твой отец!“ — сказал мне Шверник.»
Рядом поставлю еще одну, уже известную вам цитату из мемуаров Сирожи, где он рассказывал, как Сталин лично с 18-летним Сирожей советовался по поводу трактовки прослушиваемых разговоров Рузвельта во время Тегеранской конференции:
«Вспоминаю, как он читал русский текст и то и дело спрашивал:
— Убежденно сказал или сомневается? Как думаешь? А здесь? Как чувствуешь? Пойдет на уступки? А на этом будет настаивать?»
Сами делайте выводы. Хотя, если в наш безумный век получившие лучшее в мире образование граждане стоят в многочасовых очередях, чтобы причаститься у чудотворных мощей, то о чем еще можно говорить?! Верьте, блаженные.
* * *Кстати, судьба сыночка Лаврентия Павловича — та еще тайна «мадридского двора». Это я серьезно. Мне долго многое в его судьбе было непонятным, пока сам не начал с отцом разбираться. Только безусловная приятельская связь самого Л. П. Берия и Н. С. Хрущева, роль, которую Берия играл в планах ЦК, могут внести ясность в то, что произошло с Серго Гегечкори по матери.
29 июня 1953 года, на третий день после ареста мужа, Нино Теймуразовна Гегечкори отправила кучу плаксивых писем кому только могла: Маленкову, Ворошилову, Молотову, Хрущеву, Булганину.
Во всех письмах рефреном:
«Прошу всех вас только об одном. Пощадите моего сына. Он мой сын, я одна вложила в него всю мою жизнь. Он образованный и знающий специалист в новой области техники — радиолокации. Он принципиальный и честный человек; он предан Родине, партии и правительству. Отца он любит и уважает, поскольку он заслуживает это. Если же партия ему скажет, что его отец не заслуживает уважения молодого коммуниста, он как дисциплинированный член партии и притом совсем молодой, у которого жизнь целиком впереди, поймет и примирится. Помогите ему выйти с честью из этого несчастья, и он возместит эту заботу нашему государству своим делом и своими знаниями. В него вложено и сейчас много забот и средств Советского государства (он доктор физико-математических наук, прекрасно владеет иностранными языками, лауреат Сталинской премии). Дайте ему возможность посвятить свою жизнь процветанию этого государства, не лишайте его возможности продолжить начатое им дело, в которое он кладет целиком самого себя. Он в настоящее время страдает язвой желудка, и, конечно, его семья целиком, по своему несовершеннолетию и неприспособленности к жизни, не сможет ему создать минимально необходимые условия, чтоб не обострилась болезнь. Тем более что они ушли из дома без единой копейки, т. к. все его трудовые сбережения опечатали. Имея жену, и детей, и внучат, легко себе представить, в каком я состоянии. Если еще несколько дней я останусь в этом неведении, я сойду с ума! Позовите же меня, спросите и скажите что-нибудь, дайте мне возможность повидать мужа, моего сына и внучат моих. Я должна убедиться, что все они живы, или прикажите убить меня, чтоб я так беспрерывно и жестоко не страдала!»
Это из письма Ворошилову. В остальных — почти такие же строки. Вроде бы, ничего такого особенного. Обеспокоенная мать примерно такие письма и должна была писать. Но впечатление какой-то по мещански трагической плаксивости. Нино Теймуразовне можно это простить. Женщина, все-таки. Но есть еще штришок:
«Если же партия ему (Серго — авт.) скажет, что его отец не заслуживает уважения молодого коммуниста, он как дисциплинированный член партии и притом совсем молодой, у которого жизнь целиком впереди, поймет и примирится.»
Вы заметили, что мама Сирожи уже знает, что Сирожа по приказу партии отца уважать не будет? Кажется, родные Ларентия Павловича уже подозревали, что глава семейства (хотя он уже и жил бобылем в своем особняке) вот-вот допрыгается и заранее договорились, что «если партия прикажет…».
А теперь прочтите это:
«Во время одной из получасовых прогулок в тюремном дворе вместо обычной охраны появился взвод автоматчиков. Солдаты схватили меня за руки, поставили к стенке, и командир зачитал текст, надо полагать, приговор. Я не помню его дословно, но содержание сводилось к следующему: преступника номер такой-то, который уводит следствие по ложному пути, расстрелять! Вдруг в тюремный двор кто-то вбегает, приказывает солдатам опустить оружие, а меня отвести назад в камеру…
Это сегодня я так кратко рассказываю, но тогда показалось, что минула вечность… Мне потом сообщили, что я крикнул солдатам: „Знайте, негодяи, что и вас расстреляют по одному, чтобы свидетелей не
