Книга Святы и прокляты - Юлия Андреева

Каждый день кто-нибудь из вероломных детей восстаёт на своих родителей, подданные поднимаются на господ, но... как же тогда легенда о возвращении блудного сына? Молодой король не имел надежды на милость родного отца! Другой бы ждал, ну, скажем, большого праздника, на котором вдруг он, отец государства, превращается в отца семейства, и этот самый отец на радостях прижимает к своему сердцу всех своих детей, дабы разделить с ними счастье. А что же Фридрих?

Фридрих преспокойно женился на Изабелле Английской, а его несчастный сын ещё гнил по тюрьмам аж до февраля 1242 года. «Если какой-нибудь сын изгоняет отца из его замка или другого владения, или сжигает и грабит, или присягает его врагам, или разоряет отца... такой сын должен лишиться и собственности, и жизни, и движимого имущества, и всего наследного имущества на вечные времена, чтобы ни судья, ни отец не могли ему помочь», — напишет он в оправдание собственной жестокости.

Родительское сердце дрогнуло, лишь получив известие о смерти первенца. Точнее, наш возлюбленный император подобно царю Нерону дивно скорбел на публике. Неслучайно, его всегда окружали лучшие трубадуры, которые съезжались в Сицилию, где, правда, так и не возникло Двора Любви, по примеру той же Франции или Лангедока, но зато отменно прославлялась охота и устраиваемые императором праздники. На смерть своего старшего сына император сочинил вот это, — Фогельвейде откашлялся и, приосанившись, громко продекламировал: «Мы глубоко оплакиваем судьбу Нашего перворождённого сына Генриха, и природа исторгает поток слёз из Нашей души, в которой до сих пор находились боль обиды и твёрдость справедливости. Вероятно, отцы удивятся, как цезарь, непобедимый явными врагами, может быть побеждён семейной болью... Но ведь Мы не первые и не последние, кто страдает от нападений сыновей и тем не менее плачет на их могиле ». Не правда ли, если отбросить всю предыдущую историю, то каково впечатление — песня да и только?!

Все церкви призывали оплакивать несчастного короля Генриха, все священники совершали торжественные панихиды. С пением душу исстрадавшегося узника, бедного и всеми забытого на долгие годы короля, аббаты поручали Всевышнему. Теперь это уже был не подлый предатель и Иуда, а герой и «радость всего земного круга». Фридрих изобрёл и другие эпитеты, но не с тем, чтобы посмертно обелить имя сына, а единственно, для того, чтобы вызвать жалость к своим собственным страданиям. Потому что, одно дело потерять сына-отступника и предателя, и совсем другое — сына героя!

— Служа в Гаскони, мне посчастливилось видеть бумагу с печатью короля Генриха, на которой можно было прочесть: «Генрих, Божьей Милостью римский повелитель, навеки Великий», — неуверенно выговорил Рудольфио, было заметно, что слова даются ему с трудом. — Это вторая печать Генриха, изготовленная для него по приказу Энгельберта. Она появилась в декабре 1220 года, после того, как Фридрих короновался императором.

— «Навеки Великий»! — Трубадур сплюнул на пол. — М-да... Император сделал для сына одно-единственное доброе дело: оставил при нём толкового регента Энгельберта Кёльнского, жаль недолго прожил его милость регент. Говорят, Энгельберта так сильно любили в родной Германии, что он даже в сортир был вынужден ходить не иначе как в сопровождении вооружённой охраны.

— Так то ж понятно, — кряхтя, поднялся со своего места оруженосец. — В тех краях завсегда считалось хорошим тоном резать своих господ. Как его? Епископ Конрад Вюрцбургский, ага, был прирезан кем-то из своих вассалов. Епископа Бруно Мейсенского бросили в темницу рыцари фон Вильденштайна, аббат Гернот Нинбургский был ослеплён. ...А этот ваш любезный Энгельберт тоже ведь плохо кончил! Поехал в Швельм, дабы освятить там церковь, а тут на дороге засада — и милейший граф Изенбергский[112], кстати, кузен Энгельберта, с вооружёнными рыцарями изрубил беднягу-регента так, как не всякая хорошая хозяйка рубит мясо.

— Энгельберт пытался по-родственному умилостивить графа Изенбургского, который уж слишком рьяно притеснял добрых монахинь своего монастыря. Он дал ему денег из собственного кошелька, надеясь, что тот перестанет требовать мифический долг с невест Христовых, — вновь взял повествование в свои руки Фогельвейде, — Энгельберт был очень полезным для Германии и Генриха человеком. Но, так уж получилось, что юный король Генрих не успел вполне воспользоваться его советами, так как тот погиб перед самой свадьбой короля с Маргаритой Австрийской.

Обвенчавшись и ещё толком не освоившись в новой для себя роли мужа, четырнадцатилетний Генрих был вынужден впервые вершить суд без регента. Во время слушания дела о смерти Энгельберта в зале подрались представители двух враждующих партий, рухнула старая лестница, человек пятьдесят были убиты и ещё больше покалечены... Граф Изенбургский отсутствовал на слушании, и молодой король приговорил его заочно к смерти через колесование, которое должно было состояться в Кельне. Это произошло буквально через год. Тогда же зародилась кёльнская традиция отмечать день смерти мученика Энгельберта.

Что же до короля Генриха, то летописцам и трубадурам было велено писать о нём не как о сыне императора, а как о германском короле, объединившемся с врагом против империи! При жизни Фридриха почти все так и делали. Впрочем, в памяти людей Генрих всё равно остался добрым королём, пытавшимся потушить костры инквизиции и разобравшимся с кровожадным Конрадом Марбургским...

* * *

В тот день неожиданным сюрпризом для всех стало появление в Гобеленовом зале хозяина «Греха». Находясь в отменном расположении духа, граф весело напевал себе под нос и, узнав, что летописцы как раз вознамерились прерваться, пригласил их осмотреть замковый зверинец.

— Впрочем, это не зверинец в строгом смысле слова, — тут же поправил он сам себя. — Скорее уж мои друзья-охотники.

— У вас есть соколы? — сразу же поинтересовалась Анна, косясь на гобелены.

— К стыду своему, я никогда не любил соколиную охоту, — развёл руками граф.

— Значит, мы идём смотреть на собак? — предположил Константин.

— На собак тоже.

Они спустились по каменной лестнице на первый этаж, и его сиятельство подвёл компанию к двери, около которой стоял стражник. Здесь по обеим сторонам коридора были установлены решётки, благодаря чему получались две длинные клетки, где могли свободно прогуливаться огромные пятнистые леопарды: старая самка, спокойно спящая на полке в клетке справа, и двое её сыновей. С ними его сиятельство, собственно, и охотился.

Коридор заканчивался внутренним двориком, где леопарды свободно резвились в то время, когда граф не мог заниматься своими четвероногими друзьями. Три пальмы, со стволами, излохмаченными кошачьими когтями, представляли собой весьма жалкое зрелище. Посередине двора располагался крохотный бассейн, в котором животные могли купаться в жару.

Попросив слугу отпереть решётку, Гансало легко скользнул в дворик, ловко закрыв за собой дверь. Леопарды тотчас подошли к своему хозяину, ластясь, точно два огромных кота.