Книга Не буди дьявола - Джон Вердон

– Боже, точно. То есть у него не осталось клиентов. Или их немного. Но тогда что же он там делает?

– Хороший вопрос.

Обратная дорога в Уолнат-Кроссинг заняла у обеих машин около двух часов. Под конец солнце опустилось ниже, на грязном ветровом стекле Гурни появились тусклые блики, и он в третий или четвертый раз за неделю вспомнил, что у него закончился стеклоомыватель. Но больше, чем отсутствие стеклоомывателя, его раздражало, что теперь все приходится записывать. Если он не запишет, что надо сделать…

Звонок телефона прервал эту рефлексию. К удивлению Гурни, на экране высветилось имя Хардвика.

– Да, Джек?

– Первый вопрос простой. Но не думай, что это уменьшит твой долг.

Гурни стал вспоминать, как именно он формулировал просьбу.

– Первый вопрос – это про Миза-Монтегю?

– Точняк, мой друг, и боле о нем известно днесь.

– Чего?

– Ну днесь. Теперь. Так говорил Шекспир. Когда хотел сказать “теперь”, говорил “днесь”. Это я расширяю словарный запас, чтоб не зазорно было общаться с такими умножопыми, как ты.

– Здо́рово, Джек. Я тобой горжусь.

– Короче, это первый заход. Может, потом еще что будет. Родился наш индивидуум двадцать восьмого марта восемьдесят девятого, в больнице Святого Луки в Нью-Йорке.

– Хм.

– Что значит “хм”?

– Значит, послезавтра ему исполнится двадцать один.

– Ну и чё с того?

– Просто интересно. Давай дальше.

– В свидетельстве о рождении отец не указан. Кроме того, от маленького Роберта отказалась мать, которую по странному стечению обстоятельств звали Мари Монтегю.

– Значит, маленький Роберт действительно был Монтегю, прежде чем стать Мизом. Очень интересно.

– Щас будет интереснее. Его почти сразу усыновили известные в Питтсбурге люди: Гордон и Сесилия Миз. Гордон был адски богат. Бывает. Получил в наследство угольные шахты в Аппалачах. И угадай что.

– Судя по твоему оживлению, что-то ужасное.

– В возрасте двенадцати лет Роберта изъяла у Мизов служба опеки.

– Тебе удалось выяснить почему?

– Нет. Уж поверь, это очень засекреченная папка.

– Почему я не удивлен? А что было потом?

– Мерзкая история. То и дело менял приемные семьи. Никто не хотел держать его больше полугода. Трудный юноша. Ему выписывали всякие таблетки от генерализованного тревожного расстройства, пограничного расстройства личности, расстройства прерывистой вспыльчивости – мне больше всего последнее нравится.

– Я так понимаю, не надо спрашивать, как ты получил…

– Правильно. Не надо. В сухом остатке мы имеем психически крайне неустойчивого мальчика. Плохой контакт с реальностью и большие проблемы с контролем над гневом.

– И как же этот образчик душевного здоровья…

– Оказался в университете? Очень просто. В гуще этой разболтанной психики скрывается запредельное ай-кью. А запредельное ай-кью плюс социально неблагополучное детство плюс финансы на нуле – это волшебная формула стипендии. Поступив в университет, Роберт преуспел в актерском мастерстве и заработал разные оценки, от приличных до отвратных, по другим предметам. Говорят, он прирожденный актер. Красив, как кинозвезда, очень артистичен, где надо включает обаяние, хотя вообще-то скрытен. Недавно поменял фамилию обратно, с Миза на Монтегю. Несколько месяцев, как ты знаешь, сожительствовал с крошкой Кимми. Похоже, ничем хорошим это не кончилось. Сейчас живет один в съемной трешке в общем викторианском доме на тихой улочке в Сиракьюсе. Источники средств на съемную квартиру, машину и другие внеуниверситетские расходы неизвестны.

– Он где-то работает?

– Про это ничего не понятно. Пока вот так. Если еще какое дерьмо всплывет, я тебе его подкину.

– Я перед тобой в долгу.

– Вот именно.

Сознание Гурни было настолько переполнено разрозненными фактами, что, когда вечером за кофе Мадлен сказала, какой красивый был закат час назад, он никакого заката не вспомнил. Вместо заката у него перед глазами были неутешительные образы – люди, события…

Пекарь, похожий на Шалтая-Болтая и не желающий называть жертвой свою всемогущую мать. Мать, которая “не церемонилась, наступала на больные мозоли”. Гурни гадал: знает ли пекарь про мамино ухо на кусте сумаха, про оторванную мочку с бриллиантовой сережкой?

Пол Меллани – человек, чей отец отдал все свои деньги, а значит, и всю свою любовь другим. Человек, для которого работа потеряла смысл, жизнь потускнела, человек, чьи мысли безрадостны и унылы, чья речь, манеры, безжизненный офис – как записка самоубийцы.

Боже… а вдруг…

Мадлен, сидевшая напротив, смотрела на него.

– Что случилось?

– Я просто подумал об одном человеке, у которого мы с Ким были сегодня.

– Расскажи.

– Я пытаюсь вспомнить, что он говорил. Он казался… совсем в депрессии.

Взгляд Мадлен стал внимательней.

– Что он говорил?

– Я как раз пытаюсь вспомнить. С ходу вспоминается одна фраза. До этого он сказал, что у него умерла сестра. А потом добавил: “Умереть не так уж плохо”. Что-то в этом роде.

– Более прямо он не говорил? Не говорил ни о каких намерениях?

– Нет. Просто… ощущение тяжести… будто нет… не знаю.

Мадлен словно бы ощутила боль.

– Тот пациент у вас в клинике, который покончил с собой, – он говорил прямо?..

– Нет, конечно, нет, иначе его перевели бы в психиатрию. Но в нем определенно была эта… тяжесть. Мрачность, безнадежность.

Гурни вздохнул:

– К сожалению, не важно, что мы думаем о чужих намерениях. Важно только, что о своих намерениях говорят они сами. – Он нахмурился. – Но я хочу кое-что выяснить. Ради собственного спокойствия.

Он взял с буфета телефон и набрал номер Хардвика. Абонент не отвечал. Гурни оставил сообщение:

– Джек, я хочу увеличить свой неоплатный долг и опять попросить тебя о крохотной услуге. В округе Орандж есть один бухгалтер по имени Пол Меллани. Приходится сыном Бруно Меллани, первой жертве Доброго Пастыря. Надо бы узнать, не оформлено ли на него оружие. Я о нем беспокоюсь и хочу понять, стоит ли бить тревогу. Спасибо.

Он снова сел за стол и машинально положил в кофе третью ложку сахара.

– Чем слаще, тем лучше? – улыбнулась Мадлен.

Он пожал плечами, медленно помешивая кофе.

Мадлен слегка склонила голову набок и посмотрела на него тем взглядом, который раньше его настораживал, а в последние годы стал нравиться – не потому, что он понимал, о чем она думает и к каким выводам приходит, а потому, что считал этот взгляд выражением ее любви. Спрашивать, о чем она думает, было так же бессмысленно, как просить ее дать определение их отношениям. Тому, что делает отношения драгоценными, никогда нельзя дать определения.