Книга Таблетки от жадности - Светлана Алешина

* * *

– Даже не думай влезать в это дело! – Как ни удивителен был этот факт, но мой муж почти кричал. Пятнадцать минут назад я в состоянии выжатого лимона или чудом спасшегося с потонувшего корабля счастливчика показалась на пороге своего дома, и этого времени как раз хватило, для того чтобы подробно рассказать Вовке, что случилось. Но сначала я бессильно упала в его объятия и от души заревела, что в принципе было хорошим знаком. Негативные эмоции выпущены, истерики в обозримом будущем не ожидается, значит, теперь я смогу наконец хорошенько подумать. Вот только моего мужа эта перспектива совершенно не воодушевляла.

– Я запрещаю тебе – ты слышишь? Запрещаю! – В обычном состоянии Вовка представлял собой последнюю модель человека исключительной доброты, являющегося редким в нынешнем обществе обладателем мягкого характера. Мой собственный нрав был куда более крутым, но в семейной жизни я предпочитала лишний раз это не демонстрировать.

– Не смей, Ирина, я тебе говорю, не смей! – Вот это уже точно было из области фантастики. Надо бы прекратить, а то могут произойти катастрофические последствия от такого немыслимого нарушения обычного положения вещей. Наподобие того, как на Землю действуют сейсмические колебания.

– Володя, перестать кричать, тебе это совершенно не идет, да и толку мало. – Мой неожиданно спокойный тон подействовал, да Вовка и сам успел сообразить, что перегибает палку. Он провел рукой по волосам, отчего они смешно вздыбились, повращал глазами, после чего уже вполне мирно предложил:

– Поговорим?

Мы проговорили почти полтора часа, и за это время каждый пытался убедить другого в своей точке зрения. Успех был поделен пополам с точностью до грамма, ни у Вовки, ни у меня не получилось перетянуть оппонента на свою сторону. Позиция мужа была такова: мне и какому бы то ни было члену нашей съемочной группы не следовало ни под каким видом приближаться к произошедшему на расстояние пушечного выстрела. Не стоит думать, что во Владимире предательски заговорила трусость, просто он обладал хорошим чувством воображения и неплохой памятью, поэтому мысленно воссоздал перспективы моего вторжения в случившееся, и это ему очень не понравилось. Уже случались похожие ситуации, когда я помимо воли была вовлечена в какие-то события и со свойственным мне азартом пыталась понять произошедшее. Вовке это ужасно не нравилось и тогда, но в конечном итоге каждый раз мне удавалось найти разгадку, и он облегченно вздыхал. Но сейчас, очевидно, решил навсегда запретить мне любые поползновения заниматься этим, вплоть до семейного скандала, которые мой милый муж патологически ненавидел.

– Можешь мне объяснить, с чего ты взяла, что случившееся будет напрямую связано с вашей передачей? Ведь убили-то, слава богу, не кого-то из вашей команды, а кондитершу ресторана «Классика», который к тебе никакого отношения не имеет! Так при чем же здесь все вы, и, в частности, ты?

– Как ты не понимаешь, что в период подготовки ток-шоу наша группа была напрямую связана с именем Меранцевой и с тем самым показом, на котором произошло убийство? Ну, хорошо, этот факт еще как-то можно упустить, но ведь девушка была убита как раз в момент нашей передачи, ты это понимаешь? И ты думаешь, внимание наших конкурентов не привлечет этот поистине жареный факт? А вдруг завтра в какой-нибудь желтой газетенке появится сообщение о том, что с этой девушкой был связан, например, наш оператор? Кстати, в момент убийства он еще мог теоретически находиться за кулисами, если предположить, что Анюта была убита чуть раньше, чем начались съемки передачи. Или я сама. Как раз в момент, когда я бежала через коридор по направлению к сцене, подгоняемая Галиной Сергеевной, убийца мог поить Аню отравленным вином. А где гарантия того, что это была не я? Ведь никто не скажет точно до минуты, когда я вышла из зала и сколько времени прошло между этим моментом, и тем, когда я появилась на сцене. Минута раньше, минута позже, а этого вполне хватило бы, чтобы выпить вина в подсобке и обеспечить себе своеобразное алиби.

– Я тебя умоляю, – устало произнес Вовка, тяжело вздохнув, – ну при чем тут ты? Кто может обвинить тебя в убийстве, если ты даже не была с ней знакома до сегодняшнего дня? Ты даже и сегодня не знакомилась с нею вовсе, просто видела во время презентации.

– Я тебе не сказала, но…

Я замолчала. И моя пауза произвела эффект оглушительного выстрела. Муж переменился в лице, страшно побледнел и, обхватив голову руками, приготовился к самому худшему.

– Эта девушка была моей знакомой, – грустно продолжала я тем временем. – Вернее, одно время я поддерживала отношения с ее матерью. Ты должен ее помнить, она однажды приходила к нам. Ее зовут Светланой.

Володя не сказал ничего, только бросил:

– Дальше!

– Я представить себе не могу, что с ней будет! Ведь у нее, кроме Ани, не было ни одного родного человека. Конечно, Светлане уже никто не поможет, ни я, ни вся наша компания вкупе со всей тарасовской милицией. Но ведь это убийство, Володя! И этот факт нельзя игнорировать.

– А почему не игнорировать его должна именно ты? – устало и обреченно спросил мой супруг. – Что ты там говорила по поводу связи убийства с вашим проектом? Лично я совсем ничего из этих объяснений не понял.

– Я говорила, что теоретически можно придумать все, что угодно, – не менее устало проговорила я и с тоской поглядела перед собой. – Можно, конечно, придумать красивую историю, как я, например, отравила свою соперницу. Да что я тебе рассказываю? Для человека с творческим воображением нет преград, и если кто-то решит воспользоваться этим случаем, чтобы снять нас с эфира, у него появились хорошие шансы на успех. Как видишь, мы так или иначе попались.

– То есть ты уверена, что должна непременно провести собственное расследование? А не боишься, что это может обернуться чем-нибудь непоправимым? Чего никогда не произойдет, если ты не будешь по-дилетантски вмешиваться в официальное расследование.

– Я не знаю, Володя, – грустно ответила я, и по моим щекам быстро потекли крупные слезы. Вовка тут же кинулся ко мне и, усадив к себе на колени, принялся гладить по волосам, проговаривая всякие утешительные слова. Я же только с горечью повторила сквозь слезы то, что уже только что сказала:

– Я не знаю…

* * *

Перед телестудией, куда я отправлялась только для того, чтобы не идти к следователю в одиночестве, – вчера мы так и не договорились встретиться на нейтральной территории, чтобы сразу же отправиться давать показания, – ошивался какой-то странный тип гражданской наружности. Профессиональная интуиция сразу же сработала, и я безошибочно определила в нем репортера. Казалось, что странного в том факте, что репортер стоит перед телестудией? Но дело в том, что этот молодой человек явно не трудился со мной в одной организации. Судя по его виду, это был прожженный во всех отношениях тип – сотрудник одной из многочисленных желтых газет, на которые у меня уже давно была аллергия. Да и не только у меня, у большинства людей, не обладающих склонностью к моральным извращенцам.