Книга Главная тайна горлана-главаря. Взошедший сам - Эдуард Филатьев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Всех арестованных рассадили по камерам, где находились агенты ОГПУ, тотчас начавшие «обрабатывать» новеньких, советуя им сознаться во всём.
Изучавший много лет спустя это гепеушное «дело № 28980» журналист Валентин Скорятин, написал, кто допрашивал Алексея Ганина:
«14 ноября 1924 года Агранов вместе со следователем Словутинским допрашивал поэта, арестованного по делу так называемого «Центра». После этого он распорядился снять копию с тезисов («Мир и свободный труд народам»), которые, несомненно, и предопределили приговор А. Ганину. Суховатое название тезисов мало что говорит об этом удивительном документе, более полувека пролежавшем в архивах ОГПУ».
Фразы, в которых Ганин раскрывал суть советской власти, надо полагать, сразу бросились в глаза Якову Агранову и Абраму Словутинскому (так назван он у Скорятина):
«Завладев Россией, она вместо свободы несёт неслыханный деспотизм и рабство под так называемым «государственным капитализмом». Вместо законности – дикий произвол Чека и Ревтрибуналов; вместо хозяйственно-культурного строительства – разгром культуры и всей хозяйственной жизни страны; вместо справедливости – неслыханное взяточничество, подкупы, клевета, канцелярские издевательства и казнокрадство. Вместо охраны труда – труд (государственных) бесправных рабов, напоминающий времена дохристианских деспотических государств Египта и Вавилона…»
Ганин сразу же объяснил допрашивавшим его сотрудникам ОГПУ:
«Читал выдержки из тезисов, которые обнаружили у меня при аресте. Эти тезисы я подготовлял для своего романа».
А конструктивисты в этот момент объявили о том, что их литературная группа отныне будет «Центром», так как её решили назвать ЛЦК (Литературный центр конструктивистов). Евгений Габрилович, один из входивших в этот «Центр» литераторов (будущий известный киносценарист), впоследствии написал:
«Новое дело, новая литература, новая социалистическая культура, новая жизнь создают новый стиль, свои новые методы. Это и есть метод конструктивизма!»
То есть, с точки зрения членов ЛЦК, все остальные литераторы (включая и лефовцев) использовали старые приёмы и методы, и только конструктивисты прокладывали путь в «новую социалистическую культуру». Но каким же «старым» и многократно использованным было это утверждение!
А теперь вернёмся в осенний Париж, куда 2 ноября 1924 года прибыл Владимир Маяковский.
На вокзале Маяковского никто не встретил – телеграмма, посланная Эльзе Триоле, запоздала. И ему, не знавшего французского языка, пришлось добираться до улицы Кампань-премьер, 29 (в отель «Истрия») самостоятельно.
Одним из первых, кто навестил поэта, был молодой русский писатель-эмигрант Владимир Соломонович Познер, пришедший взять для парижского журнала интервью у советской знаменитости. Познер написал:
«Владимир Маяковский – самый крупный русский поэт современности. Он такой крупный, что даже когда сидит, хочется попросить его сесть».
Даже туфли поэта (46-го размера) не умещались в маленьком номере отеля:
«Они стояли за дверью, и для того, чтобы я смог войти, Маяковскому пришлось лечь на кровать».
Отвечая на задававшиеся ему вопросы, Маяковский всё время курил, и Познер отметил:
«Я никогда не видел, чтобы он брал папиросу или прикуривал, они появлялись у него в углу рта сами по себе».
В памяти посетившего его писателя беспрестанно куривший поэт запечатлелся «потонувшим в тумане, как олимпийский бог».
И вновь возникает вопрос: зачем этот «олимпиец» приехал во Францию?
Валентин Скорятин отвечал на подобные вопросы уклончиво:
«Не праздное любопытство туриста, пресытившегося жизнью, приводило поэта в Париж».
Сделав такое заявление, Скорятин перечислил имена тех, с кем Маяковский «поддерживал творческие отношения» в Париже. И всё.
Между прочим, в том же 1924 году из Берлина в Париж перебрался другой российский поэт, «путешествовавший» по свету, Александр Кусиков. Он создал во Франции «Общество друзей России». Так что найти себе «друзей» Маяковскому особого труда не представляло.
Лев Никулин, часто наезжавший в Париж (по другим гепеушным делам), тоже оставил воспоминания о приехавшем во Францию Маяковском:
«Он рассказал мне о своей встрече с Северяниным в Берлине. Разговор шёл о выпущенной в Берлине в 1923 году книге Северянина «Соловей».
– Поговорил с ним, с Северяниным, захотелось взять его в охапку, проветрить мозги и привезти к нам. Уверяю вас, он мог бы писать хорошие, полезные вещи».
Как видим, один гепеушник другому старался говорить то, что от гепеушника требовалось. Но никто из вспоминавших о поэте-лефовце не назвал причину, заставившую его осенью 1924 года покинуть родину и приехать в чужую страну. Тем более что визы для проживания во Франции у Маяковского на этот раз вообще не было, была только транзитная – для «проезда» через эту страну в другую. Поэтому первым делом пришлось добиваться замены имевшегося у него разрешения на «пересечение» страны визой с правом временного проживания во Франции.
Подобными делами обычно занимались сотрудники советского дипломатического представительства.
28 октября 1924 года Франция официально признала Советское правительство, и 4 ноября в Париж прибыл первый полномочный представитель страны большевиков Леонид Борисович Красин. На Северном вокзале его встретили пением «Интернационала».
Владимир Маяковский и Юрий Анненков тоже встречали полпреда, были представлены ему, а потом добирались на такси до советского поспредства.
Парижская газета «Последние новости» на следующий день сообщила:
«Перед зданием посольства – толпа фотографов и репортёров… Во двор впущены лишь сотрудники «Юманите». Перед носом проталкивающегося сквозь строй журналистов Маяковского раздражённый консьерж захлопывает вымазанные свежей охрой ворота. Маяковский неистово стучит кулаком и, наконец, впускается во двор».
Встретившись через какое-то время с полпредом, Маяковский наверняка показал ему рекомендательные письма за подписью Луначарского.
Леонида Красина эти документы, надо полагать, здорово развеселили. Ведь в том, что Маяковский послан за рубеж Лубянкой, сомнений у него не возникало. Подобные «посланцы» прибывали в Париж сотнями. И все становились «на учёт» в советском полпредстве, которое обязано было всячески помогать каждому из них «провернуть» его чекистское «дельце».
